— Анна Янтар — класс, лучше нее нет!
— С чего ты взяла?
— Потому что… потому что «янтар» почти что «янтарь»!
Звонит:
— Дошел до меня слух, что Михаська-Литераторша книгу про нас пишет… Боже, какой же теперь у девочки соmе back,[67]на обложках фотки, а я помню, как тетки в восемьдесят восьмом в Тетколенде и на Центральной говорили, что Михаську уже можно списывать… Потому что, сука, не показывалась тогда, ну и сразу пошел слух, что сидит. А говорили так: «Белоснежка или в тюряге или от болезни какой нищенкой в богадельне сдохла, как Норвид». Приезжаю я из Быдгощи, а тут Михаська, сучара, нате здрасьте! Прямо звезда какая, на обложках! Вот это реклама! А как молодо выглядит, точно говнолетка, ни одна тетка ей в подметки не годится.
А я рассказывала вам, девочки, как я ходила за «Новотель» на дальнобойщиков? Нет? Ха-ха-ха! Короче, пошла я… — И уже начинает петь «столько солнца, столько света, ты еще не видел это»… — Погодите, девчонки (и уже как бы фоном что-то такое говорит по-английски, по-немецки, заслоняя микрофон телефонной трубки рукой, но так, чтобы мы слышали), тут «Скорпионе» ко мне приехали… Подождите, я их только провожу, они в город собрались… (и снова что-то там стрекочет как бы в сторону). Ну наконец могу говорить.
Вот уже несколько лет наша Анна живет в Быдгощи, в рабочем районе. Одна, ни с кем не знается…
— Но есть у тебя хоть какая-нибудь знакомая тетка, с которой бы ты могла вместе похабалить?
— Есть. Если нарисую себе. День, улыбка лета, день…
«Скорпионы», видимо, уже ушли, и сейчас Анна делает вид, что трубку взяла ее сестра:
— Андя красится перед зеркалом, позвать?
Эх, Андя, Андя, рассказала б, что ли, про дальнобойщиков…
— Анна! Тут к тебе пришли из «Газеты Выборчей»! (Немного погодя): Я вся внимание. Ах, это ты, Михаська, сволочь, надеюсь, не рассчитываешь, что я стану тебе рассказывать, чтобы ты, курва, на мне заработала, чтобы ты потом себе жопу бальзамами «Ланком» мазала за мои рассказы? Ладно, шучу… Ну вот, когда я в последний раз была во Вроцлаве, я подумала: казарм больше нет, к тюрьме не пойду, не то еще встречу Олесницкую, которой я с незапамятных времен должна пятнадцать злотых, а она, зараза, все никак не забудет… Остаются только дальнобойщики, конкурировать с плечевыми, но там опять на Патрицию нарвусь, как пить дать. К тому же зима была на дворе, мороз трескучий, пар валит изо рта. Как мне на автостраду, ту, что ведет к «Икее», на паркинг добраться?
Но иду. У меня ночью всегда получалось. Полночи по вокзалу таскалась за солдатом, или за железнодорожными охранниками, или за простой мелкотой, выслеживала, пока они себе какую бабу не найдут; они в ночной трамвай на Бискупин — я за ними, они к Одре в темные кусты — я тоже, а когда он ее топорщил, я в двух метрах от них стояла, чтобы у этой бляди сумку, которую она на траву бросила, от зависти спереть. Сперла. Она ничего не заметила. А он так стоял, что я могла до него дотронуться! Знаменитая певичка Анна в деле! Иногда в подворотню заходили с бабами, иногда просто за вокзалом в парке, я уже знала, где они ходят. Один говорит своей бабе: «А ну-ка, выше пизду», — и по заднице ее шлепает. Я аж остолбенела, а потом велела моему Збышеку так же меня шлепать и так же говорить. И в порнокинотеатр на вокзале ходила, садилась в платке, разрисованном разными узорами и голыми бабами, около какого-нибудь солдатика и подглядывала за ним, как он себя взводит, потому что туда стоило приходить только в «день платков» — в день всеобщей мобилизации теток, всегда сарафанное радио всех держало в курсе, та, что первая в шесть утра через вокзал на работу шла, уже пускала весть: увольниииительные! А как-то раз я предложила одному — Боже! — какой он скандал устроил, свет в зале зажгли, все мужики на меня уставились, администратор и билетер из зала меня вывели, стыдобища.
Ну, значит, еду я ночью за этот «Новотель», дальше, пару остановок автобусом, слева какая-то желто-зеленая бензоколонка, а справа вдоль дороги — трейлеры. Зашла на эту заправку в магазинчик, вроде газету какую-то немецкую читаю, но уже издалека вижу через стекло, и такой смех меня разобрал: как эта Патриция выглядит, старая, толстая, а живот какой (самое малое на четвертом месяце!), а какая башка — в иссиня-черный цвет крашенная, Боже, и как же она за эти годы без меня постарела! Но поскольку Патриция передо мной в долгу как в шелку, то, завидя меня издалека, за «Макдоналдсом» прячется и из-за угла зыркает. А, думаю, зыркай, зыркай, уж я до тебя доберусь.
Уж я до тебя доберусь. Смотрю — а там у трейлеров припаркованных бляди дамские из России и Румынии трутся и у каждой на картонках ценник: w ruku — 20 zł, w pastʼ — 50 zł, w żopu — 100 zł. А одна из них, такая, коротко остриженная, обесцвеченная, чипсы жрет как ни в чем не бывало, жрет и жрет, размеренным движением чипсы в рот кидает. И тогда я к ней, к этой русской прикололась и театрально так, во весь голос, чтобы сучара за «Макдоналдсом» слышала, спрашиваю:
— А где тут блядь была, толстая такая блядища? Не видала ли где блядищи такой черной, крашеной, которая сюда приходит клиентов у вас отбивать? Которая задаром дает, и в руку задаром, а уж с каким удовольствием в рот! — А та чипсы свои жрет и между одним и другим, пережевывая, на этот самый «Макдоналдс» и указывает: «Да туда спряталась! Там она, вон! Вон волосы ее торчат! Туда спряталась, — а сама жрет, — там вон, сука, выглядывает, — и жрет, — вон хлебало выставила, — и жрет, — там, там, там!»
Вы, девчонки, не смейтесь, я Патрицию очень люблю, хоть упаси боже встретиться, мне ведь там и виду нельзя было подать, чтобы русская не скумекала, что мы вон уж сколько лет знакомы с этой сволочью. Ну и говорю так, вроде бы только что ее заметила:
— А, вижу, вижу блядь, вижу! — И русской: — Спасибо, уж я ее отсюда отгоню… Работайте спокойно, потому что эта сучара черная ni ruku, ni pastʼ, ni żopu больше никому задаром не даст, а заплатить такой чувырле никто не заплатит. Потому что я из налоговой инспекции: эта сука не платила налогов уже лет сорок, вот сейчас и ликвидирую ее лавочку, — а сама держу пластиковый пакет с водкой для дальнобойщиков, на подкуп, на пропой души. Иду к ней, за этот «Макдоналдс», так она руки свои пухленькие к глазам поднесла и «нет!», «нет!» и «прости», а я ей тихонько: «защищайся, натуралка, кричи, как будто я тебя бью» — и делаю вид, что этим своим пластиковым пакетом ее по голове, а сама тихо смеюсь, но, чтобы русская услышала, на всю бензоколонку кричу:
— Вон где ты спряталась, вон где ты, блядь, спряталась, за «Макдоналдс» залезла… Вот тебе! Получай! За то, что налогов, блядь, с блядства своего не платила, что задаром давала, вот тебе!
Вроде как бью ее, а сама краем глаза посматриваю, как там русская, успокоилась ли за свою судьбу и судьбу своих подруг, что больше не будет эта черная заниматься демпингом. Вот так.
Ну и раскрыли мы за этим «Макдоналдсом» друг другу свои объятия, но сука быстро ко мне охладела, не понравилось ей, что я ей тут конкуренцию устраиваю, и так сладенько говорит:
