— Все бы разболтал.
— А вот и нет. Пошел бы утром домой, мать в хате, хлеб режет. Такая, понимаешь, женщина простецкая, такая, из «Мужиков».[76]Огонь горит в очаге, она злится, волком смотрит, большой такой каравай режет и:
— Где ты был? Всю ночь в усадьбе?
— Ну да, барин на всю ночь в усадьбе с другим господином меня и Лукаша задержали…
— Говори, что там делал? Дома дел невпроворот!
— Да не велено мне говорить о том…
Тут она как насупит брови свои сросшиеся, уже едва себя сдерживает:
— Говори, не то по роже получишь!
— Э-э, да уж и не знаю, как сказать…
— Говори! Сейчас как возьму палку…
— Барин велели к себе как к бабе, и чтобы спинку потереть…
Тогда она как этот нож положит, да как подлетит к нему:
— Как ща врежу, чертово семя, как тебе влеплю, чтобы мне тут не прикидывался дураком, дурак, о барине нашем господине такие вещи болтать, экий ты дурак, мы же все от него зависим, а тут бескормица близится, а если старик работу потеряет на извозе, да и на картошке, то и мы все, как эти безземельные, кончим, потому как у тебя мозгов нету! Чтобы мне впредь о нашем барине таких гадостей не смел рассказывать, да еще перед полевыми работами!
— Ну, а теперь положи это, дорогая, на одну чашу, а на другую — все эти твои гей-бары…
Боже, как льет, Паула, пошли, спрячемся здесь, в заведении «Сполэм», со всеми этими желе изысканными, люкс, прямо из холодильника, с этими фирменными напитками, льет, льет как из ведра, но прольется и перестанет, на завтра прекрасную, прекрасную погоду обещали по радио «Зет», и все дела.
Телефоны в жизни Паулы
Др-др-др! Звонит Анна:
— Паула, что происходит, вся Польша гудит!
— Что случилось?! Только быстро, а то я в оперу на «Кармен» собираюсь…
— Письма — твои к Михаське и ее к тебе — один телок нашел, украл и опубликовал!
— Что?!
— Всё, всё, что вы наговорили, всё опубликовано! Люди обо всем узнали! Об отсосах, всё, всё! Ну и обошлась с Михаськой судьба! Сперва ее отовсюду, откуда только можно, вышибли, из университета, без гроша оставили, но что хуже всего — зараза какая-то на нее нашла, проказа! Глаз потеряла, пол-лица в чирьях, видать, болезнь возобновилась… Михаська этой ночью в Швейцарию сбежала, в Цюрих. Забрала с собой фамильное серебро и бриллианты. Оставила кучу долгов, ни с кем не рассчиталась, налоги не заплатила… Но в пути на ее дилижанс цыгане напали, хотели ее умыкнуть в гарем, но как только приподняли черную вуальку, да как только лучик луны на то, что от лица осталось, упал, то, уродством ее пораженные, за ведьму ее приняли и утопить хотели в одном из швейцарских озер. Мне Михаська сама по мобильнику рассказала! А после было такое, долго рассказывать, короче, Михаська не в Цюрих, а в Рулетенбург пешком дочапала и там теперь играет в «Блэк Джек» на автоматах и в рулетку — собирает на пластическую операцию! В Польшу, — говорит, — не вернется уже никогда и с писаниной завязывает.
— Что?! Она со мной в оперу должна была ехать, то-то я удивлялась, что она опаздывает!
— Ну! Михаська уже в Рулетенбурге! А ты тоже не иди в оперу, потому что уже весь Вроцлав только об этом и говорит! Тебя там освищут! Немедленно к Михаське, бери только то, что стоит взять, нельзя терять ни минуты! Быстро в «Хробот Райзен», у тебя отъезд в восемь от гостиницы «Вроцлав» — и в Швейцарию! Всё, всё, про всё, о чем вы наболтали сдуру, люди узнали! Всё, Паула, всё!
— Ха-ха-ха!
Паула звонит Анде:
— Ты читала эту рецензию в «Газете Выборчей»? Уже критикуют! Что плохой пиар для геев…
— Да, да, потому что им хотелось, чтобы на каждой странице этой книги не было бы ничего, и только большими буквами: «Больше золота Израилю! Больше золота Израилю!»
