Закери жил в Брикстоне, по соседству с не менее жутким районом Эритрея. Такси, трясясь, остановилось напротив парикмахерской с вывеской «Женские стрижки. Лучшие прически в городе». Пока мы с Заком переходили дорогу, всю в выбоинах и трещинах, я ощущала на себе враждебные и хищнические взгляды, за мной явно кто-то наблюдал. У меня было ощущение, словно по моим голым ногам бегают мерзкие насекомые.
– Теперь, когда ты становишься настоящей звездой, Зак, может быть, пора переехать отсюда?
– Переехать? Но мне здесь нравится. Прикольно, понимаешь, о чем я? – Мы поднялись по шаткой лестнице. – Тут искусство.
– Хм-м… ты знаешь, Зак, люди с надетыми на голову трусами, вопящие «смерть блядям», вряд ли сойдут за труппу уличных актеров.
– К тому же я на мели. Все свои сбережения я вдул в твои гребаные «подвиги Геракла».
Квартира Зака, которую я считала нашим любовным гнездышком, тоже стала терять свое очарование. Впервые я заметила, что стены ее покрыты желтеющими подтеками, словно варикозными венами. Под отслаивающимися обоями плесень. Края поросшего грибком, убогого ковра загибались внутрь, словно у иссушенного бутерброда. Еще я поняла, что слышу, как шевелятся голодные, ежесекундно размножающиеся бактерии, причем такие огромные, что их можно было связать и сделать каждой инъекцию транквилизаторов, чтобы они успокоились.
С потолка, освещаемого голой лампочкой, занавеской свисала паутина. Водопровод издавал чахоточный кашель, а унитаз был засорен. Ванную, честно говоря, впору было огородить полицейской лентой, так она напоминала место преступления.
Не желая уподобляться среднему классу, я молчала. Но к концу сентября уже жутко скучала по дому Джулиана, с его ворсистыми коврами от Джона Льюиса, свежими простынями и центральным отоплением. В этом доме было так тепло, что легко можно было выращивать плантации гуавы.
Да, любовь, конечно, греет… но пуховое одеяло тоже не помешало бы, думала я, ежась от сквозняков.
Ситуация с питанием также была нерадостна. У Зака мы ели не столько еду, сколько корм.
– Хм… поедание арахисового масла прямо из банки… сложно назвать приемом пищи в обычном смысле слова, – сказала я ему на следующий вечер, но тут же замолчала, испугавшись, что он отреагирует на мой намек и начнет готовить. Приготовление пищи в этих условиях могло стать смертельным. Плита, загаженная жиром, напоминала развалины. Кишечные палочки оккупировали все углы этой жалкой кухоньки. К тому же я была влюблена, не так ли? А пока вы влюблены, не пристало замечать такие мелочи.
Я пробовала не обращать внимания, честно, я старалась. Старалась не думать о любви к дому. Но после двух недель в качестве девушки рок-музыканта больше не могла этого выносить. Мы нежились в спальне, как вдруг я оторвалась от его губ и выпалила:
– Тебе не кажется, что здешняя атмосфера начинает напоминать фильм-катастрофу? Знаешь, было бы неплохо, если бы ты перестал оставлять влажные полотенца на кровати. Они создают благоприятную среду для роста целой популяции микроскопических спор. – Кажется, я уже где-то это слышала? – Не знаю, как тебе сказать, Зак, но, если ты закрыл крышку унитаза, это еще не значит, что ты убрал за собой.
– Ну, так ты и убирай. Женщины лучше справляются с хозяйством. Кухонный стол и плита как раз на досягаемой для те'я высоте, – ухмыльнулся он.
Я сунула ему в руки валяющиеся на кровати трусы.
– А коли ты уж все-таки стираешь собственную одежду, почему бы и себя вместе с ней не бросить в стирку? – Я направилась в кухню. – Под твоими ногтями столько грязи, что можно продавать ее оптом в качестве органических удобрений.
– Слушай, это звучит унизительно. – Проследовав за мной, он прижал меня к стенке. – Так у меня может пропасть мужская сила, и мне придется подсесть на виагру, чтобы ее возродить…
Я оттолкнула его.
– Не понадобится тебе твоя сила, если ты не возьмешь за правило мыть холодильник.
Я уже выкинула из него все, что двигалось, не вдаваясь в подробности. Холодильник Зака служил исправительной колонией для продуктов, приговоренных к пожизненному заключению. Я обнаружила в нем йогурт, срок годности которого, истек еще когда динозавры скитались по планете. Там же была бутылка кисло-сладкого соуса розлива времен правления Елизаветы Первой.
– Честно признаться, даже бомжи побрезговали бы жить в этой квартире.
– Это все, детка? – сказал он слегка раздраженно. – Или есть еще какие-то мелочи?
– Ну ладно, раз ты сам напросился. Тебе обязательно держать нож как шпагу, когда ты ешь? И жевать с раскрытым ртом? От этих привычек стоит избавиться. Как и от обращения «детка». Как и от постоянного рыгания…
– Там, откуда я родом, рыгнуть – это поблагодарить хозяев за ужин.
– И еще пару слов об одежде. Как бы это выразиться… твоя одежда подошла бы беженцам из Боснии. Нет, скорее всего, они отошлют ее обратно.
– Полагаю, ты хочешь, чтоб я носил «от кутюр». Да ваш «от кутюр» – это большое, жирное ништо с задранным вверх носом.
– Я всего лишь хочу, чтобы ты перестал носить черное. Почему все музыканты одеваются так, словно у них только что кто-то умер?
– Все дело в том ужине на прошлой неделе? Ты хочешь, чтоб я превратился в типичного дерьмового либерала, разъезжающего на лимузине, который талдычет всякую муру про съедобные грибы и про то, что ислам может многое дать Западу, так, что ли?
– Просто есть определенные правила поведения…
– Что? – резко сказал он, прижавшись ко мне своим мощным атлетическим телом. – Вроде того, что нельзя облизывать женщину на первом свидании?
Я держала Зака на расстоянии вытянутой руки.
– Знаешь, хорошие манеры облагораживают.
Он раздраженно распахнул дверцу холодильника, который я только что вычистила, и открыл бутылку пива. Это все, что оставалось внутри, кроме трех фотопленок и бутылки зубровки.
– Все это дерьмо собачье. Хорошие манеры – это то, чем вы, англичане, пользуетесь вместо мозгов.
Закери схватил ручку, бумагу и стал корябать.
– Что ты делаешь?
– Пишу письмо сво'му агенту. Не подскажешь ли, как пишется слово «снисхо-блядь-дительный»?
* * *
Я знала, что прошу многого. В мире рок-н-ролла самая большая оплошность – считать, что существуют вообще какие-либо оплошности. Предел хороших манер музыкантов – научить свою собаку не нюхать промежность девочек на подпевках. Поначалу Закери не позволял мне себя воспитывать. Но Джулиан начал трезвонить посреди ночи и клясться в вечной любви. Он ежедневно присылал мне цветы. Однажды утром я проснулась под звуки струнного квартета, игравшего под окнами нашей спальни. Двух отрывков из Шуберта оказалось достаточно, чтобы Закери в конце концов согласился на перевоспитание.
Урок номер один. Он должен был перестать коверкать английский язык.
