Деревья с крепко впившейся в кору фортепианной струной… Вероятно, это были сакуры… Кто-то притаился за этими деревьями и бесстрастно смотрел на парящую в темноте человеческую голову… Я попробовал представить себе за стволами сакур тощую фигуру господина Миками.
С потолка донеслись тяжёлые звуки, я непроизвольно вскочил на ноги. Оказалось, что по крыше ходит господин Миками с маской на лице и со шпателем в руке. Моя голова мгновенно отяжелела. Звуки его шагов были настолько весомы, что, казалось, вот проломится крыша. Господин Миками превратился в гиганта.
— Пора обедать! Давайте пообедаем всё вместе! — позвала жена.
Асаги пришла ко мне, позвать на обед. Сказала, что всё пойдут обедать в город. Я постарался ответить по возможности спокойно: мол, у меня слегка кружится голова, хотя ничего страшного, просто есть не хочется. После этого снова прилег.
Я попытался взять в руку условный кусочек древесного угля и с его помощью воспроизвести во мраке ночи белые тонкие пальцы, накручивающие на ствол сакуры фортепианную струну. В памяти всплыли белые тонкие пальцы, прикрепляющие плоскогубцами фортепианную струну к телевизионной антенне, и тут меня буквально затрясло. Чистые спокойные пальцы, умело управляющиеся с различными инструментами. С такими пальцами можно проплыть через ночную тьму — до городка S. Над моим оцепеневшим телом всё танцевали и танцевали белая голова и эти самые пальцы.
С потолка опять послышались какие-то звуки. Над головой раздался тихий голос:
— Вот так, теперь присядь на этот выступ. Держаться нужно непременно обеими руками. Так, правильно.
После обеда господин Миками опять оказался над моей головой. Там же была и Асаги:
— Какой хороший вид!.. Теперь можно начинать красить?
Там — Асаги! Это кошмар. Ведь сейчас перед её глазами должна маячить чёрная, натянутая по диагонали фортепианная струна, соединяющая антенну и карниз. Как бы дочь не свалилась с крыши. Не заденет ли она за эту чёрную струну? Что делать? Тело не слушается меня.
Тут вновь заговорил господин Миками:
— Вот тут, под антенной трупик певчей цикады. Я подумал было скормить его Кастро, но потом отказался от этой мысли. Цикада уже слишком старая. А старых цикад не едят даже дикие птицы. Потому что мертвые насекомые слишком грязные.
Асаги с чувством произнесла:
— Может быть, нам закопать цикаду в землю, похоронить её? Ведь наш Кастро съел много родичей этой цикады. Давайте сделаем ей маленькую могилку?
Господин Миками согласился с ней:
— Да-а. В самом деле. Построим усыпальницу для цикады. Когда закончим красить крышу. Чтобы её не донимали муравьи, аккуратно обернём трупик пищевой пленкой…
Моё тело словно одеревенело во тьме, вероятно, так же замирают в тени скалы мелкие рыбёшки при звуках человеческого голоса. Издали донёсся голос жены: «Насколько хорош этот зелёный цвет! Как он подходит к белому цвету стен». Меня словно парализовало от холодного прикосновения к телу натянутой фортепианной струны и в конце концов я так и не решился вернуться к малярным работам. С одной стороны, никаких доказательств нет, а с другой — вот они! В результате я от страха заточил себя во тьме комнаты и слушал скрип крыши. Завершив свое дело на крыше, господин Миками помог покрасить стену. Когда вечером я вышел во двор, оказалось, что крыша и стена, выходящая к кладовке, докрашены.
В тёмно-синем небе зелёная полупокатая треугольная крыша поднималась вверх изысканным изломом, прямоугольные стены сияли белым цветом, подавляя погружавшуюся в сумерки округу.
Господин Миками и Асаги сидели на корточках у корней сакуры, устраивая могилку для цикады. Я молился о том, чтобы господин Миками, сидевший ко мне спиной над ямкой для усыпальницы насекомого, не повернул лицо в мою сторону. Однако, закончив погребение цикады, он подошел ко мне и с сочувствием в голосе спросил: «Как вы себя чувствуете?»
Без забрызганного зелёной краской защитных очков и респиратора лицо господина Миками показалось мне усталым и очень постаревшим. Цвет индиго куда-то исчез из глаз, радужная оболочка, как ей и положено, приобрела коричневый цвет. В то же время пальцы, обнажившиеся после того, как он снял чёрные кожаные перчатки, по-прежнему оставались белыми и тонкими, они, как рыбки, плавали в наступавших сумерках. Потом эти холодные пальцы сжали мою руку. Удовлетворённым, но вместе с тем усталым голосом господин Миками проговорил:
— Каждый раз, проходя мимо этого дома, я испытывал желание покрасить его именно так, как мы сейчас сделали. Если что-то начать, то всё получится. Как же стало красиво!
Я был уверен, что это были последние, прощальные слова господина Миками, хотя он ничего на эту тему не сказал. Жена, похоже, глотала слёзы.
Господин Миками медленно направился прочь по аллее. Наша четвёрка и селезень Кастро провожали его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду. Падали засохшие жёлтые листья. Из-за аллеи, как слуховая галлюцинация, донеслись звуки всё той же пьесы для фортепиано. Мне подумалось, будто в аллее натянуты бесчисленные невидимые фортепианные струны, вызывающие лёгкое колебание окружающего воздуха.
В эту ночь домой вернулась кошка Нэкос.
Прошла неделя. Теперь из-за ветвей сакуры неслись звуки другой мелодии — Бейера. Вернее сказать, мелодия не сменилась, а вернулась. В течение всей недели господин Миками ни разу не появился у нас. Рокеры тоже. Никто не пришёл и не приехал к нам и через две недели.
О происшествии в городке S. мы не говорили. Лишь один раз Аканэ, начала было рассуждать: «Интересно, какой при этом был звук? Ну, тогда… Наверное, до…» Но никто не поддержал разговора.
По прошествии трех недель до нас дошёл слух о том, что господин Миками куда-то переехал. От него не было никаких известий. Мы почти перестали говорить о нём.
Мы жили, не обращая ни на что особого внимания. А действительно ли господин Миками приходил к нам домой? Мы дошли уже даже до таких мыслей. К нам регулярно доставляли лишь рассылки из магазинов, газеты с вложенными в них рекламными вкладышами и картонные пакеты с молоком.
В один из декабрьских дней мы отмечали день рождения Асаги. Жена потратила немало времени на приготовление любимых дочерью блюд — рис, сваренный вместе с различными овощами, и тяванмуси[9]. Рис был обильно сдобрен грибами, фасолью, лопушником и получился мягким и пухлым. Жена сказала с набитым рисом ртом:
— Если перед варкой риса в бульон не добавить сакэ, настоящего вкуса не будет. Нужно влить две большие ложки.
Я взял прямо пальцами кусочек нарезанного густого желе из конняку[10]. После долгого перерыва я вновь увидел, что кончик носа жены усыпан мелкими чёрными точками. Они были похожи на чёрненькие вкрапления в желе из конняку.
