Тогда никто не двинулся с места, запомнил Патрик, толпа молча сомкнулась. Элис согнулась пополам, держась за ребра, между ею и потрясенными людьми образовалась дистанция в двенадцать футов. Когда к ней подошел Патрик, она узнала его — глаза, которые невозможно забыть, рана на боку. Он нежно ее обнял, боясь причинить боль. Он неотрывно смотрел ей в глаза, больше всего боясь, что они закроются и не впустят его. Один глаз заморгал, затем другой. И тут сумка, стоявшая в десяти футах от них, еще раз взорвалась.
Никто не пострадал. Но когда он снова на нее посмотрел, ее глаза были закрыты. Мертвая рука вцепилась в полу его куртки.
Он встал и побежал, в ее крови, испуганная толпа расступилась. Он не подозревал о том, что с его губ слетают стоны. Врезавшись во что-то очень прочное, он вновь обрел способность видеть.
Он посмотрел в лицо Николасу Темелкову, который крепко держал его за плечи. Не для того чтобы поймать, а чтобы успокоить. Патрик отчаянно вырывался. Лицо бывшего строителя моста скрепляла воедино одна условность — две прозрачные слезинки. Две крохотные серебряные кареты.
Потом Николас Темелков отпустил его и подошел к телу Элис.
— Патрик…
В комнате было по-прежнему темно. По-прежнему тихо. Харрис сидел не шевелясь, молча, в полной темноте. Ему было известно лишь одно: откуда доносился голос.
На потолке, высоко над ним, было окно с восемью полумесяцами. Вскоре там появится намек на голубизну. Мой бог, ведь он приплыл сюда, внезапно понял Харрис. Вот как он сюда проник, по туннелю. Какие видения, какая мечта его вела? Он нажал на часы с репетиром, пробило пять. Звук ясно прозвучал в темноте.
Мысль о близости рассвета отгоняла сон. Харрис оставался на месте еще час, вплоть до момента, когда в комнату проник первый луч света. Он задержался в углу на потолке, неясно высветил шкафы, треклятую плитку в «елочку», похоже раздражавшую всех, а потом рассеял тьму в алькове, где стояла кровать, на которой в странной позе лежал Патрик — скорчившись, подняв колени, разбросав руки в стороны, закинув голову назад. Он перерезал себе глотку в темноте. Боже мой! Харрис вскочил. Потом снова сел. Нет, Патрик спал. Спал! Порезы были получены еще в туннеле. Харрис облегченно вздохнул. Взрывмашинка стояла на полу. Харрис понимал, почему этот человек выбрал именно его, почувствовал, что он один из немногих людей во власти, кто связан с чем-то осязаемым. Ведь тем, кто обладает реальной властью, нечего предъявить. У них нет при себе ничего. Харрис — дилетант рядом с ними. Ему каждый раз приходится продавать себя.
Харрис стоял над Патриком.
Ночью он лег, — от сна пробудившись,
Видит: львы резвятся, радуясь жизни.
Боевой топор он поднял рукою,
Выхватил из-за пояса меч свой, —
Словно копье, упал между ними.[8]
В дверь постучали. Шесть утра. Харрис не отозвался. В дверь снова постучали. Харрис опасался, что Патрик внезапно проснется.
— Войдите, — прошептал он.
Вошел офицер, четко печатая шаг, и отдал честь. Прежде чем он успел громко отрапортовать, Харрис, приложив палец к губам, указал на кровать.
— Возьмите взрывмашинку и обезвредьте. Пусть он поспит. Ничего не говорите. Просто унесите машинку. И пришлите сюда медсестру перевязать ему раны.
~~~
— Патрик!
Он медленно просыпался, на его плече лежала рука Ханы.
— Патрик! Мы должны ехать в Мармору.
— Еще пять минут, нет, десять.
— Нет, мы должны ехать. Я приготовила термос с кофе.
— Спасибо.
Его одежда стала влажной от ночного пота.
— Я проснулся. В Мармору. Хорошо.
Он стоял на балконе в ночном воздухе и смотрел на большой зеленый сад владельцев дома. В атмосфере еще чувствовались остатки вчерашней жары. Хана заперла дверь, они спустились вниз по двум пролетам металлической лестницы и направились по Олбани-стрит к машине. В этот час дома казались большими и красивыми, кое-где горел в окнах свет, неясно проступали интерьеры с характерными особенностями, каждый со своей историей. Здоровая рука Патрика лежала на плече Ханы, которая прижимала к себе термос.
— Расскажи мне о ней.
— Она была лучшей подругой твоей матери. Я тебе все расскажу.
Балконы второго этажа, изгибаясь, нависали над улицей. Из-за каждой ограды лились свои запахи. Мистер Ривьера, вернувшись с ночной смены, поливал свой сад в три утра, не обращая на них внимания. На лестничных перилах висел собачий поводок. Они ехали за Кларой, чтобы вернуть ее сюда. Патрик считал эту улицу особенно красивой, особенно уютной в этот ранний час — на ступеньках крыльца можно видеть отдыхающих енотов, они кажутся ручными и явно чувствуют себя здесь хозяевами.
Остановившись у «форда», они открыли правую переднюю дверцу. Патрик чуть было не сел за руль.
— Хочешь повести машину? — спросил он.
— Я? Я не умею переключать скорости.
— Вперед! Я буду их переключать, пока мы не выйдем из города.
— Я попробую.
Хана села прямо, приспосабливая зеркальце заднего вида к своему росту. Патрик забрался в машину, довольно покряхтывая, стараясь показать, как ему удобно на пассажирском месте.
— Включи фары, — произнес он.
