Они уже довольно долго кружили по лестнице, когда Матильда почувствовала, что у монаха, идущего рядом с ней, уже зуб не попадает на зуб.
— Вы дрожите, — сказала Матильда своему спутнику. — Не бойтесь ничего, мы почти у цели.
Наконец они добрались до конца лестницы и дальше стали пробираться ощупью вдоль стен. После поворота они заметили вдалеке слабый свет, к которому и направлялись. Это была маленькая лампада, которая постоянно горела перед статуей Святой Клары. Зловещие и печальные отсветы освещали массивные колонны, поддерживающие свод. Но свет лампады был слишком слаб, чтобы рассеять густой мрак, в котором скрывались склепы. Матильда взяла лампаду.
— Подождите меня, — сказала она настоятелю, — я сейчас вернусь.
Сказав это, она углубилась в один из проходов, которые тянулись во всех направлениях и образовывали что-то вроде запутанного лабиринта. Амбросио остался один. Темнота благоприятствовала всем сомнениям, которые начинали снова подниматься в его душе. Он содрогался при мысли о той сцене, свидетелем которой ему предстояло сейчас стать, и боялся, как бы магические видения не толкнули его на какой-нибудь поступок, после которого он уже навсегда будет разлучен с небом. Он больше не чувствовал за собой права просить помощи у Бога и, с другой стороны, не осмеливался самостоятельно вернуться в монастырь, боясь заблудиться в подземных лабиринтах. Его судьба была решена, и у него не было никакой возможности избежать ее. Таким образом он боролся со страхами, призывая на помощь все аргументы, которые помогли бы ему мужественно выдержать это испытание. Он убеждал себя, что всегда будет время раскаяться и что, поскольку он обращается к помощи потусторонней силы только через Матильду, колдовство не может быть поставлено ему в вину. Он читал много сочинений на эту тему и уговаривал себя, что пока он не отказался от спасения формальным актом, подписанным своей собственной рукой, Сатана не будет иметь никакой власти над ним, и он для себя твердо решил никогда не подписывать такой акт, как бы ему ни угрожали или какие бы выгоды ему ни сулили.
Таковы были размышления Амбросио, которым он предавался, пока ждал возвращения Матильды. Внезапно он услышал какой-то глухой голос, который, казалось, раздавался где-то рядом; он вздрогнул и прислушался. Через несколько минут звуки повторились. Они напоминали стоны тяжело больного человека. В любой другой момент это обстоятельство только подстегнуло бы его внимание и любопытство, но сейчас его основным ощущением был страх, а его рассудок был взбудоражен зловещими картинами, поэтому он тотчас же представил себе, что вокруг него бродит какая-то страдающая душа. Звуки не приближались, но он продолжал периодически их слышать. Иногда они становились более отчетливыми, как будто страдания стонущего человека становились острее и мучительнее.
Иногда ему казалось, что он различает слова, и один раз он был уверен, что слабеющий голос восклицал:
— Господи! О Господи! Никакой надежды, никакой помощи!
Эти слова сопровождались еще более сильными стонами, затем все затихло, и воцарилась тишина, более гнетущая, чем прежде.
«Что это значит?^ — подумал ужаснувшийся монах.
Внезапно у него в мозгу пронеслась мысль, которая заставила его окаменеть от ужаса; он вздрогнул, и его напугал его собственный вздох.
— Боже, возможно ли? — неожиданно для себя воскликнул он. — Неужели? Боже! Какое я чудовище!
Он решил разобраться в своих сомнениях и исправить свою ошибку, если это еще возможно, но его благородство и сострадание были тут же сметены возвращением Матильды. В одно мгновенье несчастная, чьи призывы он услыхал, была забыта, и он вновь думал только об опасностях и трудностях своего собственного положения. Свет возвращающейся лампады позолотил стены, и через несколько минут Матильда уже стояла перед ним.
Она держалась очень прямо, словно дух из другого мира, и монах с удовольствием отметил изменения, которые произошли в ней. Она избавилась от мужской одежды, от своего монашеского одеяния, и предстала в таинственном великолепии, причем необычность костюма и богатство драгоценных камней на ее руках и шее играли не главную роль в этом блестящем появлении. На ней было длинное белое платье, по которому рассыпались буквы неизвестного алфавита, вышитые золотом. Шея и руки были обнажены, волосы, осыпанные цветами и каменьями, спускались по плечам, точно огненный поток, в руке она держала прут из чистого золота, но над всем этим господствовали глаза — эти горящие глаза сковали ужас монаха, которым владели одновременно жуткий страх и попирающее его восхищение.
Ее голос подействовал на него так, как может резкий и необычный звук подействовать на спящего человека.
— Следуйте за мной, — сказала она ему повелительным и в то же время полным очарования голосом, эхо которого прокатилось по подземелью, — все готово.
Шагая за ней, он был не в состоянии унять необъяснимую дрожь. Она вела его через бесконечные переходы, которые суживались по мере их продвижения. С обеих сторон подземелья лежало множество черепов, кишащих червями, и земля была усеяна самыми отвратительными останками. Почти на каждом шагу перед ними, словно призраки, вставали статуи, в глазах которых светилась жизнь. Наконец они добрались до центра усыпальницы.
Он представлял собой обширную ротонду, к которой, по-видимому, сходилась вся сеть подземных галерей. Верхняя часть ротонды скрывалась в темноте. Лампада Матильды тонула в глубине ночи, словно крошечный светлячок, который в любой момент может быть унесен дыханием ледяного ветра. Вдруг Матильда остановилась и повернулась к Амбросио, который смотрел на нее, не говоря ни слова. Его щеки и губы побелели от страха. Она обожгла его гневным и презрительным взглядом, как ему показалось, за его трусость, но и она, в свою очередь, не проронила ни слова. Она поставила лампаду на землю, рядом с корзиной, затем, еще раз знаками приказав Амбросио хранить молчание, приступила к таинственным обрядам. Поставив Амбросио почти в центр ротонды, она очертила одну окружность вокруг него, другую — вокруг себя. Затем, вернувшись к корзинке, которую оставила на земле немного в стороне, вынула оттуда флакончик со странной жидкостью, каплями которой ограничила на земле площадку правильной формы.
Она наклонилась, пробормотала несколько непонятных слов, и бледное сернистое пламя отдельными язычками стало подниматься из земли. Оно постепенно росло, языки становились выше, мощнее, и через некоторое время его волны затопили всю поверхность ротонды, кроме кругов, внутри которых находились Матильда и монах. В какой-то момент помещение ротонды стало гигантским дворцом огня, но огня странного, жаркого и белесого, словно весь воздух превратился в пляшущие языки пламени. И в то же время монах почувствовал, как его охватывает холод, усиливающийся с каждой минутой. Непонятное глухое бормотание Матильды перешло уже в настоящее колдовство. Время от времени она наклонялась и доставала из корзинки различные предметы, происхождение и названия которых в большинстве случаев были абсолютно неизвестны монаху. Но из той малости, что он был в состоянии различить, он сумел заметить три человеческих пальца да Agnus Dei, которую она с видимым удовольствием разорвала на кусочки, и пламя, куда она кинула все это, мгновенно поглотило свою добычу.
