Мисс Браунелл, высоко подняв грифельную дощечку, прочитала вслух стихотворение Эмили — нараспев и в нос, с нелепыми интонациями и жестами, сделавшими его очень забавным. Строки, которые Эмили считала лучшими, показались самыми глупыми. Другие ученики смеялись как никогда, и Эмили чувствовала, что горечь этой минуты останется в ее сердце навеки. Ее маленькие фантазии, которые казались такими красивыми, пока она писала, были теперь смяты и уничтожены, как разорванные и раздавленные бабочки… «Мечты-ы волше-еб-ной горизоонты», — нараспев читала мисс Браунелл, закрывая глаза и качая головой из стороны в сторону. Смешки превратились в визги хохота.
«О, — думала Эмили, сжимая кулачки, — как я хотела бы… как я хотела бы, чтобы медведи, которые съели противных детей в Библии, пришли и съели вас!»[34]
Однако на школьном участке не нашлось никаких славных, карающих медведей, и мисс Браунелл прочитала всю «поээзию» до конца. Она невероятно наслаждалась происходящим. Ей всегда доставляло удовольствие высмеивать ученика или ученицу, а теперь, когда этой ученицей оказалась Эмили из Молодого Месяца, в чьей душе она всегда чувствовала что-то в корне отличное от ее собственной, это удовольствие было беспредельным.
Дочитав до конца, она вернула дощечку Эмили.
— Возьми свою… поээзию, Эмили.
Эмили с пылающими щеками схватила дощечку. Никакой тряпицы под рукой не оказалось, но Эмили яростно провела тыльной стороной кисти по дощечке, и половина текста была стерта. Второй взмах руки — исчез остаток стихотворения. Его опозорили… обесчестили… оно должно быть уничтожено. До конца жизни Эмили не смогла забыть пережитую муку и унижение.
Мисс Браунелл снова рассмеялась:
— Какая жалость! Стереть такую… поээзию. Надеюсь, Эмили, теперь ты сделаешь эти примеры. Они не… поээзия, но я в этой школе учу арифметике, а не искусству писать… поээзию. Садись на свое место. Да, Рода, в чем дело?
Она обернулась к Роде Стюарт, которая подняла руку, прищелкнув пальцами.
— Мисс Браунелл, — сказала она с явным торжеством в голосе, — у Эмили Старр в парте лежит целая пачка стихов. Она читала их сегодня утром Илзи Бернли, когда вы думали, что они учат историю.
Перри Миллер обернулся, и восхитительный снаряд из жеваной бумаги, известный под названием «плевательная пуля», пролетел через класс, угодив Роде прямо в лицо. Но мисс Браунелл уже была возле парты Эмили, оказавшись там на один прыжок раньше самой Эмили.
— Не трогайте их… вы не имеете права! — задыхаясь, отчаянно выкрикнула Эмили.
Но мисс Браунелл уже держала в руках «пачку стихов». Она развернулась и направилась к своему столу. Эмили последовала за ней. Эти стихи были очень дороги ей. Она сочиняла их на переменах в плохую погоду, когда было невозможно играть на школьном дворе, и записывала на обрывках бумаги, одолженных у одноклассников. В тот день она как раз собиралась унести их домой, чтобы переписать на почтовые извещения. А теперь эта ужасная женщина собирается читать их перед всей этой издевающейся, хихикающей школой.
Но мисс Браунелл поняла, что времени на такое развлечение не хватит. Она удовлетворилась чтением вслух названий, сопровождая их соответствующими комментариями.
Тем временем Перри Миллер давал выход своим чувствам, бомбардируя Роду Стюарт шариками жеваной бумаги, и так ловко рассчитывал по времени свои выстрелы, что Роде никак не удавалось понять, из какого угла класса они летят, а потому она не могла ни на кого «наябедничать». Однако обстрел очень мешал ей радоваться несчастью Эмили. Что же до Тедди Кента, который не вел войну «плевательными пулями», но предпочитал более утонченные методы мести, то он в это время усердно рисовал что-то на листке бумаги. Рода нашла этот листок на своей парте на следующее утро; на нем была изображена маленькая, тощая обезьянка, которая висела на ветке, зацепившись за нее хвостом, и лицо этой обезьянки было лицом Роды Стюарт. Рода пришла в ярость, но самолюбие заставило ее просто разорвать рисунок на мелкие кусочки и обойти этот эпизод молчанием. Она не знала, что Тедди сделал и другой подобный рисунок, изобразив мисс Браунелл в виде кровожадной летучей мыши, и сунул его в руку Эмили, когда они выходили из школы.
— «Потерянный брильянт, рамантическая сказка», — читала мисс Браунелл. — «Строки, обращенные к березе» — для меня это скорее просто строки на очень грязном листке бумаги… «Строки, обращенные к солнечным часам в нашем саду» — то же самое… «К моей любимой кошке» — еще один рамантический хвост[35], я полагаю… «К Илзи»… «Жимчужный блеск твоих ланит» — вряд ли жемчужный, надо признаться: у Илзи очень загорелое лицо… «Описание нашей гостиной», «Чары Феалок»… надеюсь, фиалки грамотнее[36], чем ты, Эмили… «Разочарованный Дом»… «Поодняли лилии белые чаши, чтобы могли из них пчелы попи-и-ить…»
— Я не так это написала! — воскликнула несчастная Эмили.
— «Строфы, обращенные к куску парчи в ящике комода тети Лоры», «Прощание с домом», «К ели»… «Палящий солнца жар оно прогонит, то древо доброе, что я радею»… Ты уверена, Эмили, что понимаешь смысл слова «радеть»?… «Стихи о поле мистера Тома Беннета», «На вид из окна тети Элизабет»… Ты сильна по части «видов», Эмили… «Эпитафия на утопленного котенка», «Размышления у могилы моей прапрабабушки» — бедная леди… «К моим северным птицам», «Строки, сочиненные на берегу озера, глядя на звезды»… хм-хм… «Усыпано несчетными алмазами тех звезд, далеких и холодных… Не пытайся выдать эти строки за свои собственные, Эмили. Ты не могла такое написать.
— Написала… написала! — Эмили побледнела от возмущения. — И я написала много строк, которые гораздо лучше.
Мисс Браунелл внезапно смяла в руке потрепанные маленькие листки.
— Мы потеряли слишком много времени на этот вздор, — сказала она. — Иди на свое место, Эмили.
Она направилась к печи. В первое мгновение Эмили не поняла ее намерений. Но когда мисс Браунелл открыла дверцу печи, Эмили обо всем догадалась и подскочила к ней. Она вцепилась в свои бумаги и вырвала их из рук мисс Браунелл, прежде чем та успела стиснуть их крепче.
— Вы не сожжете их… Вы их не получите… — задыхаясь, сказала Эмили. Она засунула бумаги в карман своего „младенческого передника“ и взглянула в лицо мисс Браунелл с каким-то спокойным гневом. Мисс Браунелл увидела „взгляд Марри“… и, хотя на нее он произвел не такое глубокое впечатление, какое прежде произвел на тетю Элизабет, тем не менее ощущение, вызванное им, было довольно неприятным, как будто она пробудила к жизни силы, продолжать борьбу с которыми не смела. Судя по виду этого страдающего ребенка, он вполне мог наброситься на нее, точно бешеный.
