— Мария-Луиза, — здоровается Полина. — Гортензия. Чему я обязана этим двойным сюрпризом?
Я оглядываю комнату. Здесь десятка два фрейлин, и на всех египетские драгоценности.
— Да вот, подумали, не сводить ли Зиги в гости к Обри, — на ходу сочиняет Гортензия. — Как думаешь, Зиги? — Она смотрит на спаниеля, который радостно виляет хвостом, после чего спускает его с поводка.
Полина расплывается до ушей. Она нагибается, снимает поводок с Обри, и собаки принимаются носиться кругами, обнюхивая друг друга.
За спиной Полины я бросаю взгляд на мадам де Шамбодуэн. Немолодая дама продолжает лежать на полу навзничь.
— Что скажете? — спрашивает у меня Полина, обводя взором комнату. — Чем не двор Клеопатры, а?
— Очень… убедительно, — говорю я.
Не могу подобрать другого слова к тому, что она творит. Наверное, ни при одном другом европейском дворе такого не встретишь.
— Мы вместе практически правили Египтом, тебе это известно?
— Мы? — переспрашиваю я, а Гортензия неловко топчется рядом.
— Мы с братом, кто же еще?
Моя рука непроизвольно ложится на живот, словно защищая ребенка, и при виде этого жеста Полина щурится.
— Он меня любит, — шепчет она так тихо, что даже Гортензии приходится напрягаться, чтобы расслышать ее сквозь собачий лай. — Сильней, чем Жозефину, или тебя, или этого твоего ребенка. Ничто не встанет между нами.
Тут до меня доходит: она нездорова. Не исключено, что и физически, но психически уж точно. И что же, во всем Фонтенбло этого никто не видит? И как давно она унижает пожилых женщин?
— А ну-ка скажи, — говорит она, делая шаг ко мне, так что меня обдает ее духами, — император ничего не говорит о де Канувиле?
— Нет.
Я действительно никогда не слышала от него этого имени.
Полина кивает, словно пытается в чем-то себя убедить.
— Он это нарочно. Отсылает подальше тех, кто мне дорог.
Глаза у Полины безумные. Может, все эти странности — следствие разлуки с мужчиной по имени де Канувиль? Никогда не слышала, чтобы княгиня Боргезе ставила ноги на своих фрейлин. Или наряжала слуг, как египетских рабов… Она смотрит на меня с таким видом, словно пробуждается ото сна, потом зовет Обри, и левретка летит к ней.
— Нам… нам пора, — говорю я.
— Зиги! — Мой спаниель перепрыгивает через мадам де Шамбодуэн. Гортензия морщится, а я больше не могу молчать. — Почему она у вас на полу?
— А ей так нравится. Ведь правда, мадам?
Пожилая женщина кивает в ответ.
— Вы сами-то в это верите?
Полина пожимает плечами.
— Ты же веришь, что мой брат тебе не изменяет и что твой любовничек где-то в Австрии по тебе сохнет. — Она наблюдает за произведенным эффектом. — Все мы о чем-то мечтаем…
Я не могу найти слов. Гортензия поднимает с пола Зиги, и лакеи поспешно распахивают перед нами двери.
— И ты от нас всех ничем не отличаешься! — кричит Полина.
Мы с Гортензией поспешно ретируемся, а нам вслед летит:
— Ты теперь носишь фамилию Бонапарт, и твой ребенок будет Бонапартом!
Мой ребенок, Полина, будет такой же Бонапарт, как ты — королевская особа.
— Вызывали, ваше величество?
В дверях моей студии возникает Поль, я киваю из-за деревянного мольберта.
— Пожалуйста, входите и присаживайтесь.
Он озирается — наверное, слышал, что мне не велено оставаться наедине с мужчинами. Но это особый случай.
— Дверь закрыть, ваше величество?
— Да, будьте так любезны.
Я смотрю, как он входит в комнату, и удивляюсь, что о таком привлекательном мужчине при дворе не сплетничают. Если верить Гортензии, однажды его внимание привлекла хорошенькая фрейлина Жозефины, да еще говорили, что одна из фрейлин Полины принимала его у себя по ночам. Но он так и не женился, и после восьми лет служения Полине на их возможную связь никто даже не намекал. Если он мудрый человек, то ни за что не даст ей себя соблазнить. Ведь в тот момент, как ее охота увенчается успехом, она потеряет к нему всякий интерес.
Он садится в кресло напротив меня и оглядывает студию. Это уютная комната с забрызганными краской столами, парой деревянных мольбертов и мягким креслом возле камина. Он с улыбкой смотрит на Зиги и ждет, пока я начну разговор.
— Сегодня днем я зашла к княгине Боргезе.
Он мгновенно настораживается.
— Надеюсь, ваше величество получили удовольствие от визита?
— Не совсем.
Он медленно кивает, будто ничего другого и не ожидал.
— Месье Моро, — начинаю я.
— Пожалуйста, зовите меня Полем.
— Поль, с ней что-то не так. В качестве подставки для ног у нее дамы, а глаза…
— Вы правы, ваше величество. Она больна.
— А что с ней?
Он смотрит на свои руки, которые держит на коленях, и шепчет:
— Не знаю. В последнее время я стараюсь поменьше у нее бывать, — признается он. — Она сделала много такого, чего я, наверное, никогда не смогу ей простить, хотя в моем присутствии она чувствует себя лучше.
— А она всегда была такой? — продолжаю я.
— Раньше с ней такое случалось только в состоянии большого стресса. Но сейчас… — Он обрывает фразу на полуслове.
— А лекарства она принимает?
— Этого, боюсь, я вам сказать не могу, ваше величество.
— Не хотите говорить?
— Просто не знаю. Есть вещи, которые она даже от меня скрывает. Могу только предположить, что она принимает ртуть.
Хоть в Шенбрунне я и вела уединенный образ жизни, я и то знаю, что ртуть применяется для лечения заболеваний типа сифилиса и триппера. Женщины принимают ее внутрь, мужчинам же, у которых симптомы обычно проявляются сильнее, ее вводят с помощью шприца в кончик пениса.
Что же она, подхватила венерическое заболевание?
— В прошлом месяце я видел у нее в будуаре эти пилюли, — поясняет он. — Но это было всего один раз, ни до, ни после я ничего подобного не замечал.
— Может, ей назначено какое-то другое лечение?
— Не знаю. Но в последнее время ее болезнь заметно усилилась. Если ваше величество не станет говорить императору, то я… я пойду к ней и сделаю так, чтобы она больше не издевалась над своими фрейлинами.
— Значит, она и раньше так делала? — Я не верю своим ушам.
— При мне — никогда. А вообще — да.
Я пристально вглядываюсь в него и пытаюсь понять, что его держит здесь после стольких лет. И словно прочтя мои мысли, Поль говорит:
