И тогда Якушкина, уже понимая, что не сможет добиться своего и будет вынуждена вернуться домой с матерью и сыновьями, обхватила мужа обеими руками и вцепилась в него так крепко, словно хотела слиться с ним в единое целое. Иван тоже прижал ее к себе, но Анастасия сразу почувствовала, что его объятия были гораздо менее сильными и страстными, чем ее. Хотя женщину это и не удивило. Она и так всегда знала, что ее любовь к мужу намного превосходила те чувства, которые он испытывал к ней. Знала, чувствовала, еще когда Иван только объяснился ей в любви, сообщив, что уже поговорил с ее матерью и та дала согласие на их брак, и когда они впервые поцеловались после венчания, и когда впервые же остались наедине… Знала, но не хотела, боялась признаться себе в этом.
А Иван потом отстранил ее, подошел к Шереметевой, еще раз поцеловал сыновей и повернулся к своим конвоирам, давая им понять, что готов возвращаться в камеру. Правда, уже когда его уводили, он все же оглянулся в последний раз на Анастасию, и они еще раз встретились глазами. Но в его взгляде молодая женщина прочитала не любовь, а только безжалостный приказ оставаться с детьми и больше никогда не пытаться с ним увидеться. Ей же оставалось только подчиниться этому приказу.
Как же упрекала она его тогда за этот приказ и вообще за то, что ее желание быть с ним он посчитал ничего не значащим капризом! Какими словами осыпала его про себя, забирая у матери проснувшегося и заплакавшего ребенка, выходя из здания тюрьмы и отправляясь на вокзал! И в то же время уже тогда Анастасия понимала, что ее муж прав и что сама она, как только немного успокоится, будет чувствовать только стыд и вину перед ним и перед их детьми.
Так и случилось. Уже в поезде, уносившем ее домой, Якушкина смотрела на спящих рядышком сыновей и с ужасом думала о том, что хотела оставить их одних, лишить их матери после того, как они уже потеряли отца. Этих совсем еще маленьких мальчиков, этих ничего пока не понимающих крошек! Представив, как они останутся без нее и как старший сын будет спрашивать бабушку, куда пропала мама, Анастасия вновь разрыдалась – теперь уже от жалости к детям и от стыда за свое нежелание думать в первую очередь о них.
– Тихо, перестань! – грубовато обнимала ее Шереметева, посчитавшая, что дочь все еще переживает из-за разлуки с мужем. – Не шуми так, детей разбудишь! И вообще, нечего реветь – муж твой жив, здоров, и ты смогла с ним попрощаться. Это – главное! Чего тебе еще надо, дурочка ты моя?
Спорить с матерью было невозможно, объяснять ей что-либо – тоже. К тому же в глубине души Анастасия понимала, что мать права. У нее просто не было сил, чтобы признать ее правоту и взять себя в руки.
Но потом оба ее сына действительно проснулись и тоже заплакали, услышав всхлипывания матери, и Якушкина тут же забыла о собственных слезах, бросившись утешать малышей. «Иван хотел, чтобы я заботилась о детях, он сказал, что может доверить их только мне – теперь я обязана оправдать его доверие, выполнить его волю!» – неожиданно ясно осознала она и крепко прижала к себе обоих мальчиков. В тот момент взамен утраченной цели отправиться вслед за любимым и воссоединиться с ним у нее появилась новая цель – вырастить детей и сделать так, чтобы отец мог ими гордиться. И чтобы они, в свою очередь, тоже гордились своим отцом.
Заниматься этим Анастасия начала в тот же вечер. Когда младший сын снова заснул, утомленный дорогой и убаюканный стуком колес, она усадила старшего к себе на колени и принялась рассказывать ему об Иване Якушкине. Слава слушал ее с интересом и, несмотря на то что порой, как казалось его матери, не до конца понимал, что она говорит, ни разу не проявил никаких признаков нетерпения. А она все рассказывала – о том, как впервые увидела Ивана, о том, каким умным, великодушным и смелым человеком он всегда был, о том, как страстно ей хотелось стать его женой и как она была счастлива, узнав от матери, что он сделал ей предложение… Кроме сына, ее слушала и Надежда Шереметева – слушала со снисходительной улыбкой, однако все-таки не перебивала и не пыталась доказать Анастасии, что ее слова звучат наивно и что на самом деле все было далеко не так красиво и романтично, как она рассказывала ребенку. Хотя Якушкина знала, что матери очень хочется возразить ей и что если она это сделает, то опять будет совершенно права. Иван Дмитриевич был холоден к своей юной жене, а порой Анастасия и вовсе сомневалась, испытывает ли он к ней хоть какую-то привязанность. Для нее не было тайной, что в молодости он любил другую женщину и так и не смог смириться с ее отказом. А после пары месяцев семейной жизни с ним она поняла, что он вряд ли сможет когда-нибудь забыть ту свою первую и единственную любовь. Догадывалась она и о том, что Иван женился на ней только потому, что дружил с ее матерью и ему нравилась мысль о том, чтобы с ней породниться. И все-таки, даже несмотря на это, Анастасия была счастлива с ним – счастлива просто от того, что он был рядом.
Но детям она обо всем этом не говорила. Для них отец был героем, который искренне пытался помочь крестьянам и подарить им свободу. Он лишь совершил ошибку, вступая в тайное общество, которое замыслило заговор против царя, объясняла Якушкина сыновьям, и поэтому теперь искупает свою вину в Сибири.
Старший сын быстро привык к тому, что мать рассказывает ему об отце каждый вечер, и уже сам стал требовать от нее повторить ту или иную историю о папе. Это стало их семейной традицией, к которой года через два присоединился и подросший младший сын Якушкиных Енюша. Он и вовсе не представлял себе, что бывает жизнь без разговоров об отце, и Анастасию это всегда очень радовало. Она выполняла просьбу любимого мужа – растить их сыновей счастливыми и порядочными людьми. Это помогало Анастасии убеждать себя в том, что, послушавшись Ивана, она поступила правильно.
Впрочем, интерес детей к жизни отца был не единственной причиной, по которой Якушкина признала его правоту. Еще более серьезными аргументами, подтверждающими ее, стали известия о смертях тех детей, матери которых смогли добиться выезда в Сибирь, оставив малышей своим родственникам. Через год после отъезда Марии Волконской мать рассказала Анастасии, что ее сын Николка тяжело болен, и спустя еще несколько дней его не стало. Якушкина, услышав об этом, весь день просидела в детской комнате со своими сыновьями, держа их на руках и крепко прижимая к себе, словно и они могли навсегда покинуть ее в любую минуту. Надежда Шереметева при этом ворчала, обвиняла дочь в глупости и экзальтированности и обещала, что больше никогда ничего не будет ей рассказывать, но Анастасия не слушала ее и только гладила Енюшу со Славой по головкам, не замечая льющихся у нее из глаз слез.
Надежда убеждала ее, что сын Волконских наверняка был очень слабым и болезненным ребенком, поскольку его мать долго болела после его рождения. Но вскоре до Анастасии дошла весть о смерти сына Александры Муравьевой, маленького Миши, появившегося на свет перед самым арестом ее мужа. Можно было бы, конечно, считать, что и этот ребенок родился слишком слабым, но для Якушкиной это было совсем странным совпадением: она не верила, что именно у матерей, которые уехали от своих малышей, рождались подверженные болезням дети. Она делала вид, что верит словам пытавшейся успокоить и отвлечь ее от страшных мыслей матери, но сама уже знала совершенно точно: если бы Волконская и Муравьева не уехали от своих детей, те остались бы живы. И если бы сама она поехала к Ивану, ее сыновей тоже уже не было бы на этом свете…
