— Все, что они умеют, — говорил он, — так это читать с экрана.
В общем-то в этом была доля правды. Этот народец довольно пустоголов, если приглядеться. Хотя, разумеется, есть и исключения из правила. Или наоборот.
Не знаю, в чем дело — в грубой маскулинности или красивом носе, творении пластического хирурга, но бабы на Джо так и вешались. Я просто-таки дивился на женщин, с которыми друг меня знакомил. Да уж, вовремя я приехал в Лос-Анджелес! Как раз чтобы повстречать Джо в доме нашего общего знакомого и быстро с ним подружиться. Джо испытывал ко мне нечто вроде обожания. Он как раз начал читать мои книги незадолго до непосредственного знакомства. Прежде он не очень много читал, хотя, как ни странно, любил Байрона, которого цитировал наизусть, Шелли и Китса. Он даже собаку свою назвал Байроном.
В общем, все сложилось так, что теперь, приводя женщину в дом, Джо в первую очередь стремился одарить ее возможностью увидеть «великого, гениального Генри Миллера». Словно бы он приносил мне свежие цветы…
Доверчивым дурам было все равно, что Джо им покажет. Его всегда раздражало — впрочем, он не показывал этого, пока девушка не уходила, — то, как легко и свободно я ее принимал, как обнимал и целовал, к примеру. Грубый и резкий Джо не привык к такому поведению. Или, с другой стороны, может быть, он считал, что девушке стоило бы больше сопротивляться?! В глубине души он хранил в себе остатки пуританизма, как любой американский мужчина. По-видимому, из меня это выбили годы, проведенные в Париже. Впрочем, во всем остальном я был гораздо наивнее и невиннее Джо, за что заслужил от него обидное прозвище «романтик».
Мой друг пришел бы в ярость, скажи я ему, что не возражаю, чтобы любимая женщина причиняла мне боль. Уж если я люблю, сказал бы, то люблю и тело, и душу. Разумеется, Джо считал меня мазохистом, или слепцом, или глупцом, что, впрочем, не мешало ему приходить ко мне за советом, ибо, несмотря на свое презрительное отношение к слабому полу, он все равно регулярно попадал в женские сети, постоянно покупаясь на их уловки. Разумеется, мои советы пропадали без толку. Нет, сэр, Джо Грею никто не будет указывать, что делать! Наши беседы по душам заканчивались обычно тем, что это он давал мне непрошеный совет. Но гораздо больше, чем советовать, Джо любил дразнить и всячески изводить своих друзей! Меня он третировал мастерски! Тем более что я сам напрашивался… Например, вскоре после знакомства с Джо я влюбился в Хоки Токуда, на которой вскоре и женился. Мой приятель страшно ее невзлюбил. В отличие от меня никаких особых качеств за японками он не признавал. Он подозревал, что все бабы пьют кровь из мужиков, а значит, и этой узкоглазой что-то от меня нужно… Я, конечно, понимал, что поведением Джо руководила ревность, ведь Хоки собиралась отнять у него лучшего друга, угрожала его статусу и все такое. Грей никак не мог понять, почему я пропускаю мимо ушей его проповеди, и это его еще больше раззадоривало и одновременно угнетало. Моя пассивность в спорах с ним и даже подобие согласия плюс ко всему прочему казались ему предательством по отношению к моей любви к Хоки.
И все же наконец пришел день, когда во время ужина втроем Джо стал уговаривать меня жениться на ней.
— Она будет тебе хорошей женой, — сказал он. Это была фраза, невероятная еще на предыдущей неделе. Из благодарности за его участие мы, черт возьми, чуть не взяли Джо с собой на медовый месяц в Париж, потому что он там никогда не был и очень хотел посмотреть, как там ведут себя артисты. (Возможно, под влиянием «Тропика Козерога».)
Однако смирение моего приятеля было обманчивым, с самого дня свадьбы он смотрел на Хоки как ястреб и каждый божий день спрашивал:
— Ну как? Еще не разочаровался?
И все в таком духе. Он был безжалостен. Каждая маленькая ошибочка, им обнаруженная, превращалась в драматическую сцену.
Вскоре он уже долдонил вечную песню: я же предупреждал, что она тебе не подходит. Порочный круг замкнулся! А поскольку я никогда не говорил ничего определенного ни за, ни против, Джо делал единственно верный вывод: браку его друга Генри Миллера пришел конец.
Так или иначе за игрой в пинг-понг мы забывали о дрязгах. Мы с Джо, иногда в компании двух-трех друзей, играли целыми днями без остановки. У Джо игра лучше всего шла под Пятую фортепьянную сонату Скрябина или «Ночной Гаспар» Равеля. Он был так же неутомим в своей любви и нелюбви к композиторам, как и к писателям. Что касается тех писателей, которых он не любил, я обычно разделял его мнение, но что касается композиторов, о нет! Джо неподражаемо точно формулировал свое одобрение или недовольство разными авторами. Для человека без особого образования странно, насколько верными оказывались его суждения. Было забавно наблюдать за тем, как мужчина, который с такой легкостью снискивал любовь и расположение женщин, всю свою страсть обратил на собаку. Байрон у нас всегда был на первом месте! Разумеется, эта чрезмерная любовь к собаке родилась после нескольких катастрофических неудач с женщинами. Его предавали трижды или четырежды, в результате чего мой приятель стал совершенно нечувствителен к чарам противоположного пола. Все свое внимание он теперь сосредоточил на Байроне и мне. Разумеется, без коротких интрижек не обходилось, но о настоящей любви не могло быть и речи. Джо совершенно не умел прощать: две-три измены — и вот человек становится абсолютно неумолимым по отношению к женщинам. Но я же говорю — вероломных предательниц это не останавливало. Чтобы не быть растерзанным, Джо снисходительно укладывал их в койку, а затем напрочь забывал. Все же он не мог воздержаться от флирта со всеми вытекающими, но никогда не говорил женщине «Я люблю тебя!». Слово «любовь» исчезло из его словарного запаса. Он частенько приводил ко мне своих телок и предлагал их, словно глоток сока. К счастью, его бабы не всегда горели желанием с радостью принять замену.
Джо тащил в дом не только женщин, но и всевозможные подарки: книги — чаще всего, затем — полезные для здоровья продукты, поношенную одежду (часто с плеча какой-нибудь кинозвезды) и записи Скрябина, Равеля, Дебюсси et alia[23]. Или новую упаковку мячей для настольного тенниса, поскольку они быстро у нас терялись. Помимо подарков для меня он всегда приносил что-нибудь моим детям — Тони и Вэл.
Если он оставался на ужин (а он обычно оставался), то частенько перебирал с вином, виски или арманьяком, если у меня вдруг оказывалось что-то такое под рукой. Когда я предупреждал его, чтобы он был осторожен за рулем, он успокаивал меня, уверяя, что, даже если слишком напьется, Байрон доставит его домой в целости и сохранности.
Однажды вечером, изрядно набравшись, Джо ехал домой так осторожно, что вызвал этим подозрения полиции.
Едва он вылез из машины, копы забрали его в участок. Он умолял их не причинять вреда Байрону, предлагал заплатить за его содержание и корм, так что Байрона отпустили.
Эта ночь многое значила в жизни Джо. Каким бы разгильдяем он ни был, он не привык, чтобы его ставили в один ряд с теми отбросами, что сидели в кутузке. Он вышел из этой передряги сломленным и, будь он правоверным католиком или даже ортодоксальным евреем, тут же наложил бы на себя епитимью на месяц или около того. Пьянство это, впрочем, не остановило, зато уменьшило масштабы.
