Время к полуночи, в нашей гостиной Антонио-Мария, композитор и журналист, перебирает струны гитары, исполняя только что сочиненную пьесу. Обрывая назойливую и такую неуместную трель телефона, хватаю трубку, и женщина на том конце провода осведомляется: имеет ли она честь говорить с Жоржи Амаду. Да! Да! Он самый! В чем дело?
— Я ваша читательница, у меня есть все ваши книги… Сейчас я читаю «Старых моряков» и вот бросила буквально на полуслове… Решила позвонить вам…
Издатель объединил под одной обложкой и под названием «Старые моряки» две мои повести: одну про таинственную кончину Кинкаса-Сгинь-Вода, другую про капитана Васко Москозо де Арагана. Книжка только вышла из печати.
— …позвонить, — бьется в трубке взволнованный голос, — чтобы узнать… Я остановилась на той странице, где ваш капитан напивается в каком-то убогом притоне… Теряет мужество и уже готов все бросить… Так вот, я вас предупреждаю: если вы не вернете ему достоинство, не вытащите из грязи, не заставите вновь обрести радость жизни, я в руки больше не возьму ни одну из ваших книг! Так и знайте! — и бряк трубку.
Возвращаюсь к гостям, рассказываю об этом странном требовании. Композитор хохочет и делает мне такое признание:
— Не поверишь, но я тоже остановился на этой странице… Целых два дня не мог заставить себя вновь взяться за чтение. Боялся, что капитан покончит с собой.
Рио-де-Жанейро, 1953
Я получил письмо от Говарда Фаста: речь в нем идет об авторских правах, за которые якобы я ему не плачу.
Мы познакомились с ним в 1949-м, в Париже, на Конгрессе в защиту мира. Он и Поль Робсон были звездами американской делегации. Великий певец стал и до самой смерти оставался моим другом, с Говардом Фастом я имел мало дела, хоть и распускал восторженные слюни по поводу «Спартака» и «Дорог свободы». В 1956-м, когда Хрущев разоблачил сталинизм, появился среди прочих и роман Фаста «Голый бог» — роман выстраданный, нервный, очень мне пришедшийся по душе.
А за три года до этого я затеял в партийном издательстве, которое тогда возглавлял Алберто Пассос Гимараэнс, серию «Народный роман», сам отбирал для нее книги, подыскивал переводчиков. Опубликовали мы немало хороших произведений, и в том числе фастовских «Спартака» и «Сакко и Ванцетти».
И вот письмо от Фаста: его литературный агент обнаружил пиратские издания его романов — двух, по крайней мере, — держал в руках эти экземпляры, выпущенные в свет жульнически, «Спартак» же сейчас, по его сведениям, выходит вторым изданием. Агент приводит название издательства, фамилию директора, собирается подавать в суд, от которого нам не приходится ждать ничего хорошего, но он, Говард Фаст, увидев мое имя, попросил подождать с иском, покуда он не напишет мне и не получит ответ с объяснениями.
Вот я и отвечаю: отвечаю, что отвечаю только за выбор книг и переводчиков, а прочее — договоры, покупка прав, условия издания, сумма вознаграждения — не моя печаль. Обращаться следует не ко мне, а в издательство «Витория», а оно, честно уведомляю я, принадлежит бразильской компартии, и потому у меня к Фасту покорнейшая просьба — уведомить меня срочной телеграммой, буде ему или его агенту удастся слупить с издательства хотя бы ломаный грошик. Лично мне оно должно весьма и весьма значительные суммы, ибо мой «Мирный мир» выходил у них пять раз, «Рыцарь надежды» — вообще без счета. И все за «спасибо».
Нет для меня ничего более изнурительного, раздражающего, тягостного и бессмысленного, чем так называемое вращение в обществе: приемы, коктейли, званые ужины, официальные обеды, презентации и тому подобная мура.
Надо быть умным — присутствующие ждут от тебя звонких фраз, метких слов, глубоких мыслей и блеска. Если не удается отговориться, я впадаю в глубокую панику. Попробуй-ка быть умным в час, когда все добрые люди предаются сиесте, а ты как дурак, в пиджаке и при галстуке, преешь за столом! В такие минуты я тупею до такой степени, что меня можно счесть слабоумным, теряю дар речи, словом, становлюсь еще большим дурнем, чем обычно.
Пекин, 1986
Алфредо Машадо стало известно, что я написал президенту Сарнею, отказываясь занять пост посла Бразилии во Франции. В ту пору я был в Пекине, и Жозе Сарней позвонил мне туда с этим лестным предложением: друга я поблагодарил, главе государства — отказал. Я считаю, что не гожусь на эту должность, несведущ и некомпетентен, а в экономике вообще полный ноль, а ведь это — всего лишь одна из сфер, в которых послу надлежит разбираться. Сарней не сразу принял мой отказ: он продолжал уговаривать меня еще целый месяц с лишним, но я был неколебимо тверд, и он сдался.
— Только ты мог отказаться от такого. Подумать только — посол во Франции! Ты спятил, Жоржи! — говорит мне Машадо.
— Подумаешь, посол! Случались в моей жизни виражи и покруче. Забыл, как в 1950-м я порвал с издательством «Галлимар»?
Да, это было решение куда более серьезное, и отказ дался мне куда тяжелей. Когда в 1938 году меня, безвестного бразильского писателя, перевели на французский язык, и крупнейшее парижское издательство выпустило мою книгу, я чуть не лопнул от гордости, я был на седьмом небе от счастья, я считал себя богачом и знаменитостью. После войны, в 1949-м, «Галлимар» переиздало «Жубиабу» и купило права на французские издания «Капитанов песка». Покуда книгу переводили, Роже Кайуа[71]затеял серию под названием «Южный Крест» — в ней должны были печататься произведения писателей Латинской Америки.
А я перед самым отъездом в Чехословакию разыскал Клода Галлимара и попросил не включать перевод «Капитанов» в новую серию. И объяснил, почему. Дело тут было не в Кайуа — я был с ним в превосходных отношениях, — а в моей неприязни ко всяческим гетто. «Южный Крест» же, по моему мнению, был самым настоящим гетто, куда писателей загоняли по территориальному признаку. Галлимар счел мои резоны убедительными, пообещал просьбу мою исполнить. Однако не исполнил. Я уже был в Праге, когда под маркой «Croix du Sud» («Южный Крест») вышли «Capitaines de Sable». Клод явно забыл о своем обещании. И тотчас же в этой серии выпустили очередное издание «Жубиабы». Вот тогда я прекратил сотрудничество с крупнейшим французским издательством, и минуло немало лет, прежде чем возобновились наши отношения.
Алфредо Машадо — сам издатель, а потому не может не признать, что это был шаг куда более рискованный, чем отказ от посольской должности. Это уж, пожалуй, не сумасбродство, а сумасшествие.
— Ты не забудь — я был тогда молод, мне было тридцать с чем-то, а теперь — семьдесят пять. Не знаю, не знаю, хватило бы у меня сейчас духу рассориться с «Галлимаром».
Баия, 1980 — Париж, 1990
Парижский романист и критик Тони Картано всегда относился к моим творениям, вышедшим во французском переводе, с великодушной снисходительностью и не раз печатал в газетах лестные для меня рецензии. Однако в помещенной в «Магазин Литтерер» статье по поводу приснопамятного «Подполья свободы» он вдруг показал зубки и, что называется, раздраконил эпопею — обвинил автора в том, что тот рабски следует канонам социалистического реализма, установленным товарищем Ждановым. Тони недавно рассказал мне, как удивило его мое письмо, в котором я полностью признавал его правоту.
