откатился в сторону.
Но и себя переоценил Шайдуков – не заметил, как упруго поджался Сметанин, приоткрыл рот для каратистского выдоха – видать, тренировался в Москве в каком-то подвале, – выкинул вперед ногу, держа ее кочергой, нанес удар «ёка-кери-кикоми», – такое название слышал Шайдуков на спецкурсе. Параллельно с ногой Сметанин очень грамотно выкинул руку, которая у него служила реверсом для ноги и одновременно была ударным рычагом.
Шайдуков от нехорошего изумления замер и не успел уйти от атаки, не говоря уже о том, чтобы поставить блок, – летун с глазами невинного эльфа оказался проворным, – участковый поймал удар всем телом и услышал, как внутри у него что-то хрустнуло.
«Этот парень не один раз, а уже целых два тянет на вышку, раз так часто покушается на работников милиции», – вяло, как-то посторонне подумал Шайдуков, охнул от боли, шампуром всадившейся в него, и со свистом всосал в себя сквозь зубы воздух.
Пол качнулся под Шайдуковым, поехал куда-то в сторону, но участковый удержался на ногах и просипел, болезненно крутя головой:
– Руки вверх, Сметанин! И ты… как тебя? Горностаева, ты тоже руки вверх!
– Как бы не так, – звонко, азартно выкрикнул Сметанин, в прыжке еще раз рубанул участкового ногой. Тот в последний момент все-таки успел увернуться – нашел в себе силы, одолел ожог, оставленный шампуром, выровнял дыхание и отпрыгнул в сторону, иначе удар Сметанина, возьми тот чуть выше, развалил бы ему череп, словно перезрелую дыню.
Нога Сметанина скользнула по плечу Шайдукова, скребнула по уху и шее, распрямляясь, задержалась на мгновение, и этот краткий миг Шайдуков использовал очень удачно, ухватил ногу за лодыжку и резко задрал вверх, Сметанин закричал, переворачиваясь на ходу, повалился на спину и улетел в «зал ожидания».
– М-м-м, – замычал он, поднимаясь с пола и становясь на четвереньки.
– Больно, падла? – хрипло поинтересовался Шайдуков, сделал нетвердый шаг к Сметанину, пол под ним продолжал ехать, был участковый не в лучшей форме, но и Сметанин тоже был изрядно помят, отскочил в сторону, ища газовый баллон. Нельзя было, чтобы Сметанин завладел им, но баллончик валялся далеко от летуна. – Больно, говоришь? – снова поинтересовался Шайдуков и ослабшими трясущимися пальцами расстегнул кобуру пистолета.
Сметанин неожиданно приподнялся с четверенек, выгнул спину, будто кошка, и в следующий миг взлетел над полом, гвозданул Шайдукова ногою в пах. У того внутри что-то мокро хакнуло, и по телу вновь разлилась огненная боль. От такого удара из человека может вылететь душа. Шайдуков, так и не расстегнув кобуры, всадился спиной в дверь, выдавил ее телом наружу.
По земле покатились выдавленные черные дощечки, планки, расщепленные вставки, в прогал ворвался сияющий зеленый мир, желанный и безмятежный, и Раиса, возвращая Сметанина в этот день, невольно взвыла:
– Ты его убил!
– Молчи! – Сметанин стер кровь с ободранной скулы – здорово проехался мордой по полу. Неплохо его приложил татарин.
– Вр-решь, не убил, – покрутил, потряс головой Шайдуков. – Нас ты, падла, не задавишь.
– Задавлю! Еще как задавлю, – пообещал Сметанин, с болезненным сипением наблюдая, как Шайдуков пытается всунуться в проем… Пригодились-таки старые уроки летчику гражданской авиации. Приготовился к прыжку. Сметанин умел ловко драться ногами, хотя в ударах его не было особой силы, – а ведь некоторые специалисты, как помнил Шайдуков по милицейской школе, лупили копытами, как лошади, насмерть, а в ударах Сметанина не было «кимэ» – той высшей точки, мига, конечного движения, когда удар делается особенно опасным, ибо в него вкладывается все, что есть в человеке, вся сила, даже сила зубов… Но все же удары были вяловаты, иначе бы Шайдуков еще пять минут назад летал бы на небе среди ангелов, искал бы скамеечку, на которой можно просидеть. – Я еще у тебя пистолет отниму, – пообещал Сметанин.
– Ну-ну, попробуй. – Шайдуков сплюнул кровью. Он уже заметил опасное приготовление противника, засек, что тот находится в позиции «товсь!», остался только «пуск», и нога Сметанина снова вдавится ему в грудь… Он сделал вид, что не замечает боевой стойки летуна, – короче, продолжал подставляться и лез в дверной пролом.
Сметанин ударил, и нога его провисла в воздухе. Тело неожиданно потяжелело, сделалось неуправляемым, и он выплюнул из груди застрявший крик – показалось, что собственный голос пробкой заткнул ему глотку, нога неожиданно скользнула куда-то вверх, у Сметанина с треском лопнули штаны, и он опять полетел в угол, в котором валялся всего минуту назад.
«Только бы не повредить себе хребет, – мелькнуло в мозгу стремительное, – если задену позвоночник – тогда все. Только бы не повредить… А еще голова. Береги черепушку!» Зажав в зубах воздух, он готовился нанести последний удар татарину, завалить его, а получилось наоборот: Шайдуков вывернулся, от атаки ушел и сам нанес удар.
Удар был такой, что у Сметанина хрустнули все кости разом, изо рта чуть не вылетели передние зубы, темный неприятный «зал ожидания» неожиданно наполнился розовым сиянием – ну просто боярские палаты, а не вонючий сарай.
– Берегись, Игорь! – откуда-то издалека донесся до него неясный крик Раисы.
Из розового сияния проступило лицо Шайдукова, плоское, словно бы размазанное, искаженное яростью и болью, Сметанину сделалось страшно, он застонал, уперся ногами прямо в это лицо, с силой отбросил от себя, но Шайдуков не оторвался от Сметанина, вцепился в него обеими руками, он был готов вцепиться даже зубами, если бы достал, одежда на Игоре затрещала, куртка пошла по швам – лопнула на спине и в проймах, Сметанин снова попытался отбросить от себя милиционера, и это опять ему не удалось.
На секунду он потерял сознание, а когда очнулся, услышал, как за стенкой сарая на разъезд наполз пассажирский поезд, заскрипел железом, поехал зажатыми тормозными колодками колесами по рельсам, лязгнул суставами и остановился. Машинист у этого пассажирского тихохода был лихой… На шлаковый перрон высыпали люди, и Сметанин понял – это конец, сейчас его спеленают.
Сверху, сипя, на него наседал Шайдаков – от одного-то было отбиться трудно, а уж от добровольцев с чешущимися кулаками, которые в избытке водятся во всяком коллективе и которым совсем неважно, на чьей стороне махать колотушками, главное – махать, – ему тем более не отбиться. Сметанин застонал.
– Рая… Помоги! Раеч… – Сметанин выгнулся, снова пнул в ненавистное лицо, задавленно выдохнул: – …чка!
Этот неопределенный чмокающий звук, короткое мокрое «…чка» подстегнуло Раису, она
