и не было, грузовой помедлил немного, выжидая, когда красный свет сменится на зеленый, и тоже укатил в затуманенные дали, оглашая пространство железным стуком колес, и Шайдуков остался на крохотном перроне один.
Достав из кармана сигарету, он попыхтел немного дымом, несколько минут посидел на заборчике, слушая тишину, потом взгромоздился на мотоцикл и, с силой долбанув каблуком по педали завода, оживил технику. Все он делал вдумчиво, медлительно, словно бы рассчитывал свои движения, проверял их на себе самом и только потом приступал к исполнению. Нахлобучил на голову белый форменный горшок, послал в пространство искусственный спутник земли – недокуренную сигарету – и тоже укатил. Пыль кудрявым столбом унеслась за ним следом.
В сторону ельника Шайдуков даже головы не повернул. Значит, не почувствовал, что в нем находятся люди, которых он ищет. Милицейский радар подвел его, деревенская колдунья загуляла, лесная сорока, знающая, кто куда направляется, до обморока наелась червяков и отключилась. Сметанин повеселел.
– Ну что, пора? – шепотом спросила Раиса, она теперь стала говорить только шепотом – хрипловатым и прерывистым, как после затяжного пикника.
– Погоди. Рано еще.
– Я устала, – пожаловалась Раиса.
– Знаю. Потерпи еще немного. Скоро – финиш. Видела мотоциклетку? Уехал мусор несолоно хлебавши. – В голосе Сметанина звучала гордость: он обвел-таки Шайдукова. – Ни с чем уехал! Во второй раз он вряд ли здесь появится.
Антракт закончился на следующий день. Сметанин с Раисой вышли из ельника под руку, будто влюбленная парочка, испившая чашу запрещенных радостей, – школярство все это, конечно, слишком приметная роль для молодого мужчины и молодой женщины с красивым усталым лицом, всякий увидевший их человек обязательно ухмыльнется, подергает пальцами несуществующие усы и запомнит парочку надолго – мухи ведь любят сладкое, – но Сметанин избрал именно эту роль.
Перрон на разъезде был короткий, вернее, его совсем не было, перрон заменяла земляная площадка, посыпанная свежим шлаком, а в старом почерневшем сарае один закуток был отведен для случайных пассажиров, закуток был пуст; по логике на разъезде должна быть касса, раз тут иногда с чихом и озабоченным фырканьем останавливаются поезда, но кассы не было…
Значит, деньги за проезд берут проводники, выдают какие-нибудь картонные фитюльки вместо билетов, а деньги кладут себе в карман. Закуток, так не похожий на зал ожидания, – ох, как громко звучит! – имел вторую дверь. Одна дверь выводила человека на перрон, вторая – в чистое поле. Сметанин попробовал вторую дверь – может, она не открывается? Дверь открывалась.
Пол в «зале ожидания» был черный, с ржавыми гвоздями, торчащими из досок, стены – закопченные, словно бы здесь было принято разводить костры.
«А что, вполне может быть и такое. Лютой зимой, когда мороз переваливает за пятьдесят… Тогда не только костер можно разложить на полу, но и весь сарай пустить на дрова». Сметанин посмотрел на часы – хорошо, что «сейка» у него была с батарейками, не надо каждый день заводить, свою «сейку» с механическим заводом он выменял у Агеева на эту, имеющую формулу «электроник». Агеев боялся, что если у него сядет батарейка, он ее ни в одной медвежьей берлоге не добудет, а в Москве их уже начали продавать на каждом шагу. Москва – не «дикие степи Забайкалья».
– Через пятнадцать минут будет поезд, – объявил Сметанин.
Раиса понимающе кивнула, подтянула платок к самому подбородку.
– Неужели скоро будем в городе?
– Только вот в каком? – машинально прохмыкал Сметанин, думая о чем-то своем.
– Хорошо поехать на юг. Там всегда можно снять комнату, а если есть деньги, то и квартиру со всеми удобствами. С белыми полотенцами, висящими в ванной комнате. На юге столько людей, что нас там никто никогда не найдет.
– Идею насчет юга поддерживаю, – сказал Сметанин и замолчал, продолжая думать о чем-то своем, а Раиса все говорила, говорила, – и все о юге, о хорошем вине, о свежем инжире и темных пушистых горах, которые в жару бывают совсем прозрачными, о глупых черноусых молодцах в туго обтягивающих ноги заморских портках, о винограде «изабелла», но спутник ее ничего этого не слышал. Не слышал монотонно-тоскливого голоса, не видел слез, возникших в глазах Раисы, очнулся лишь, когда до него донесся резкий боцманский свисток тепловоза.
– Поезд подходит, – сказал он.
Раиса все поняла и замолчала.
Было слышно, как тонко и многослойно гудят рельсы, звук этот, словно бы рожденный ударами металла о металл, приходил издалека, следом за ним, почти сливаясь, но все же не сливаясь, шел второй звук, также рожденный ударами, – один звук напластовывался на другой…
– Как странно поют рельсы, – удрученно проговорила Раиса.
– Что-то ты раскисла, мать, расслабилась, сделалась романтичной, словно старшая пионервожатая из школы-семилетки. Не расслабляйся, не раскисай – не молоко!
– Ну и сравнения у тебя… «Старшая пионервожатая», «молоко»… Фу!
Сметанин заметил, как у Раисы под правым глазом едва приметно дернулась и угасла жилка; трудно женщине было в тайге… Но и Сметанину было нелегко. Он погладил ее по плечу и повторил:
– Не раскисай!
Раиса всхлипнула. Сметанин, дивясь тому, что с приближением состава исчез звук – ненормальность какая-то, ничем не объяснимая игра природы, – произнес, успокаивая девушку:
– Осталось немного. Потерпи.
– Ох, как хочется поскорее выбраться отсюда… И – на юг, на юг, на юг! Солнышка хочется…
Поезд уже находился совсем близко от Самоедовки, рельсовый звук, утонувший было, возник снова, быстро огрубел, от печальной тонины его ничего не осталось, словно бы мелодия, обогнав поезд, уже унеслась на запад.
– На юге мы будем обязательно! – сказал Сметанин. – Обещание свое я выполню.
– Вряд ли, гражданин Сметанин Игорь Сергеевич, – неожиданно раздался за дверью бесстрастный, с железными нотками, будто у робота голос. Сметанин схватился рукой за карман, где прищепленный обычным пластмассовым зажимом у него находился газовый баллончик.
Он опоздал. Дверь с треском распахнулась, как и положено в таких случаях, именно с треском (это мы хорошо знаем по произведениям литературы и кино), и на пороге возник Шайдуков – мрачный, нахохлившийся, со вспухшими желваками – крупко закусил зубы гражданин начальник. Сметанин выбросил перед собой руку с газовым баллончиком, но не успел надавить на гашетку – Шайдуков оказался проворнее, ботинком выбил баллончик из сметанинской руки, баллончик, жалобно звякнув о какую-то железку, валявшуюся под ногами,
