женщине, годящейся мне в матери?
Евгения. Я на многое закрывал глаза. Но не поинтересоваться, где твой сын и почему он не пришел ночевать — это за гранью моего понимания.
Объяснив все классному руководителю и заполнив все бумажные формы сотрудника полиции, хочу выдохнуть, но вопрос Елены Ильиничны убивает на месте.
— Костя, это правда?
— Что?
И Елена Ильинична пересказывает мне то, что рассказал ей Филипп.
— К сожалению, это правда, — признаюсь женщине.
Она меняется на глазах. Взгляд тускнеет и словно спрашивает: «Как так?», плечи опускаются, будто на них положили тяжелую ношу, и она не в состоянии ее держать. Но мне нечего сказать в свое оправдание. Мы не можем изменить того, что было.
Между нами повисает тяжелое молчание. Елена Ильинична первая нарушает его:
— Я явно не та, кто имеет право тебя осуждать. Сама не без греха, и ты это знаешь. Но позволь заметить, что так вываливать все на детей нельзя! Костя, они же еще дети! Пусть Филипп останется пока у нас, пока ты поговоришь со своей женой, — предлагает она.
Евгения единственная, с кем я еще не разговаривал. Но здесь и разговаривать не о чем.
Захожу в комнату Эрика. Филипп сидит на его кровати и играет с рыжим котенком, заставляя того ловить привязанный на веревочку фантик от конфеты. Некоторое время смотрю на бесхитростную игру, вызывающую улыбку на лице Филиппа. Евгения никогда не разрешала завести домашнее животное, и сын, так же как и я в детстве, вырос без них.
— Фил, — зову его. Он нехотя отрывается от игры. — А где Эрик?
— На тренировке.
— Ясно. Филипп, нужно возвращаться. Тебе еще делать уроки…
— Пап, я не хочу домой. Я решил, что пойду учиться в кадетский корпус, — совершенно серьезно заявляет он. — Эрик сказал, что у нас только после девятого класса, но можно подать заявление в другой город…
Сажусь рядом и глажу рыжее недоразумение, которое Эрик нашел у себя под дверью. Рыжик подрос и выглядит уже не таким тощим и облезлым.
— Давай ты хорошо подумаешь, а потом мы решим? Идет?
— Ладно, — соглашается Филипп.
Забираю почти высушенные вещи Филиппа. Сын хоть и несильно уступает в росте Эрику, но в его джинсах выглядит непривычно.
Стоит нам зайти домой, как Евгения накидывается не него:
— Где ты был, паршивец, что меня из-за тебя дергают в твою дебильную школу?! — рычит Евгения, замахнувшись на сына.
— Женя! — Ловлю ее руку.
— Я же говорил, что мне лучше остаться у бабы Лены, — Филипп готов вернуться обратно.
— Пусти меня! Пока ты шляешься непонятно где, я должна терпеть в своем доме твою ублюдку! — Жена напрасно пытается выдернуть руку, а после ее слов я сжимаю сильнее.
— Евгения! — дергаю женскую руку на себя.
— Что?! — Женя с вызовом глядит мне в лицо. — Что ты мне сделаешь?!
Она права. Я никогда не подниму руку на женщину.
— Филипп, переоденься и собери школьный рюкзак, — прошу сына.
— Я давно говорила отправить его в кадеты! Но ты же у нас «правильный папочка»! — Фразы Евгении просто сочатся ядом.
— Это тебе придется объяснить юристам, дорогая.
— Что-о?! Какие юристы, Костя?!
— Все вопросы ты обсудишь с моим адвокатом. — Отпускаю руку женщины, которая в своей ненависти перешла все границы.
— Ты не посмеешь… — шепчет она, качая головой.
Жду Филиппа и, не обращая внимания на вопли Евгении, выхожу из ненавистного дома.
— Пап, мы куда? К бабе Лене?
— Нет.
На самом деле идей, куда мы пойдем, у меня нет. Никаких. Завтра я уже смогу что-нибудь придумать, а сегодня нам, видимо, придется провести ночь в гостинице.
— Пап, — зовет Филипп.
— Что?
— Можно, мы на минутку заедем к Дарине?
Дарина.
Мысленно отгоняю от себя картинку, где пьяная женщина вываливает на девочку, которая ни разу в жизни не слышала грубого слова или упрека (а в этом я уверен) кучу дерьма. Но этот кошмар упорно стоит перед глазами. Мне даже представить страшно, что творилось и сейчас творится в ее душе. Я не лелеял надежду, что Дарина никогда не узнает правду. Нет. Но то, что она узнает ее таким образом, не мог представить даже в самом ужасном сне.
— Хорошо, давай заедем, — отвечаю сыну.
Вижу, как озаряется улыбкой лицо Дарины, когда она идет к Филиппу. Полина рядом и тоже что-то спрашивает у него. Выхожу из машины и… застываю на месте: Дарина неосознанно делает шаг назад, замечая меня. Я монстр в глазах собственной дочери. Не хочу пугать ее еще больше, поэтому стою на месте, уже решая сесть в машину. Но Полина, тихонько сказав что-то детям, подходит ко мне, решительно берет за рукав и отводит в сторону.
Как завороженный смотрю на прекрасное лицо, вызывающее восхищение даже сейчас, когда Полина в гневе. И никак не могу понять, как… Как я мог жить все эти годы? Без нее. Но я жил. Каждое утро я вставал и шел на работу, возвращался и ждал следующего дня, чтобы снова уйти. И опять возвращался. Я считал, что так живут почти все. И это нормально. Но я ошибся. Ошибся, когда увидел, что жизнь бывает совсем другой.
Даже сейчас, когда у нее из-за меня появилось столько проблем, когда я сам, будь на ее месте, не мог бы сдержаться, Полина не выходит за рамки. Да, она ругалась, но не сквернословила, сердилась, но не угрожала физически, ненавидела, но была прекрасна в своей ненависти. И я был готов понести любое наказание, какое она попросит, но только не исчезать из ее жизни и жизни Дарины. Да, это эгоистично. Уверен, что они прекрасно будут жить без меня, как жили все это время. Но только теперь я не смогу без них.
— Как она себя чувствует? — задаю единственный вопрос, глядя, как дети сидят рядом.
— Знаешь, мне показалось, что она больше переживала за Филиппа, что с ним могло что-то случиться, а не за то, что ее рождения не хотели. И если бы не Филипп, я бы сама уже увезла ее, чтобы быть как можно дальше и от тебя, и твоей семьи. Советую поговорить со своей женой. Потому что я могу не обращать внимания, когда это касается лично меня, но когда это коснулось моей дочери — извини, но сидеть, сложа ручки, я не буду.
— Ты все сделала правильно, Полина.
Она всегда делала все правильно. Несмотря на то, что впереди маячил ад, Полина смело шагнула в него. Прошла и оказалась в раю. А я, понадеявшись попасть рай, оказался в аду.
Филипп возвращается. Сын — единственная,
