Явно ничего не поймет. Родителям? Звонят, беспокоятся, спрашивают – и про здоровье, и про сессию. Что им сказать? Тоже врет.
Илье?
Он поймет, наверное. Если она объяснить сможет. Только вот слов нет. И он уехал. Уехал в Сочи. Летом, в июне, уехал в Сочи работать. Он даже к морю ездит не отдыхать, а работать. Потому что у него дела, бизнес, и там все серьезно. А тут она – со своими детскими проблемами и страхами. И даже говорить о них страшно. Внутри пусто и жутко. Так, как не было никогда раньше. Она вообще, оказывается, не испытывала в своей жизни настоящего страха. Вот, момент настал.
А теперь даже на улицу выходить боязно. Потому что она прислушивалась там к любому шороху за спиной. И неосознанно оценивала шаги. И как только они приближались – втягивала голову в плечи, ничего не могла с собой поделать. Поэтому из дома старалась выбираться только с Севой. Смешно, конечно. Вряд ли тощий Шпельский, имевший в школе прозвище Шпала, мог бы стать реальным защитником. Хотя… у контрабасистов сильные руки, это факт.
Выслушав на прощание кучу нотаций и закрыв за Всеволодом дверь, Майя прошла в комнату, которую Июль с какого-то момента стал называть репетиционной. И даже штангу куда-то убрал – видимо, чтобы не смущала скрипку.
Скрипка – каким-то неведомым чудом возвращенная, прекрасно настроенная скрипка – лежала в футляре. Футляр был закрыт. И открывать его желания не было.
Майя вспомнила, как в марте рассказывала Илье, что скрипка – это продолжение ее. Часть – неотделимая. И вот – отделилась. Девушка сделала над собой усилие и тронула футляр пальцем.
Открыла.
Она не знала, что делать с предметом, который лежал внутри. Не представляла, как его взять в руки. И какие необходимо выполнить действия, чтобы извлечь хоть какой-то звук. Словно в первый раз видит – и скрипку, и смычок. И просто не знает, что с этим делать.
Как это объяснить? Кому?
Никак. И никому.
Майя закрыла футляр, вернула на место. И вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Ее ждали очередные серии «Евангелиона»[16]. А скрипка… скрипка подождет еще. Может быть, дождется.
* * *
Илья отказывался от предложенных развлечений, которыми сопровождаются подобные поездки. Исключение составляли только обеды и ужины, на которых можно завязать полезные знакомства. Илья спешил. Надо было быстро решить все организационные и финансовые вопросы и вернуться в Москву.
Там Май.
Там сессия.
И там все очень плохо.
Он просто это знал.
* * *
Илья вернулся на пятый день. Майя его ждала, но пропустила момент, когда открылась дверь. Стереонаушники сидят на голове плотно, и в них не слышно ничего извне. Значит, почувствовала. Сдернула с головы наушники. Да, так и есть – звуки в прихожей. А Елена Дмитриевна уже уехала. Это Июль, больше некому.
Июль. Протянул руку, чтобы забрать со столика сумку с ноутбуком. Увидел ее и замер – вот так, с вытянутой рукой. Смотрел. Молчал. Даже элементарное «Здравствуй» не нарушало тишину. Только его напряженный взгляд на бледном лице.
– Ты не загорел, – все-таки удалось сказать хоть что-то.
– Не получилось, – он медленно опустил руку. – Ужинала?
– Там гаспачо и рулеты, – это был не ответ, конечно. Но устала от необходимости извиняться – за плохой аппетит, несданные экзамены. За все.
Он кивнул – все так же медленно и будто рассеянно. А потом шагнул и поцеловал в губы – легко, невесомо. Ей вспомнился тот декабрьский поцелуй в машине. И как она тогда злилась. Забавно. Как это все забавно по сравнению с тем, что происходит сейчас.
– Здравствуй, Май, – он по-прежнему держал пальцами ее подбородок и смотрел в глаза, словно искал там какие-то ответы.
Ей достало сил не отвести взгляд.
– Здравствуй… Июль. Совсем скоро твой месяц. Как командировка? Удалась?
– Удалась, – он убрал пальцы, мимолетно погладив щеку. – Поставишь чайник?
– Хорошо. А ужин?
– Тоже можно, – еще один поцелуй пришелся в лоб. А потом Июль пошел в сторону спальни – принимать душ и переодеваться. А Майя – на кухню. Вместе со своим сконцентрировавшимся до сверхплотного состояния чувством вины. Он беспокоится. А ей нечем оправдаться. И тупик. Просто тупик.
Когда Илья в джинсах и футболке вернулся на кухню, на столе стояла тарелка с разогретым ужином. А перед Майей, сидевшей у другого конца стола, – чашка с чаем и вазочка с конфетами.
– Как ты тут жила? – Илья устроился на свое место, взял в руки приборы, но приступать к ужину не торопился.
– Хорошо, – Майя смогла даже улыбнуться. Потому что вопрос удобный. И врать при ответе на него не надо. – Но с тобой – лучше.
– Май… – он отложил приборы, так и не притронувшись к еде. Пальцы знакомым жестом легли на виски, выдавая либо сильнейшее раздумье, либо головную боль. Оба варианта Майе не нравились. – Что с экзаменом?
– Кушай, пожалуйста. Очень вкусные рулеты.
У нее не было иных слов. Он понял? Наверное. По крайней мере, принялся за ужин. Но половина его осталась не съеденной, когда Илья отодвинул от себя тарелку.
– И в самом деле вкусные.
Чай, который Июль себе налил следом, тоже остался большей частью в кружке – сделано от силы четыре или пять глотков. А потом, словно приняв какое-то решение, Илья встал и протянул ей ладонь.
– Пошли.
Идти не хотелось. Никуда. Была уверена, что придется снова краснеть. И врать. И оправдываться.
– Куда? – ее пальцы привычно развернули фантик. Но его – вернули фольге исходную форму, а саму конфету вернули в вазу.
И без лишних разговоров Илья за руку повел за собой.
В репетиционную. Этого Майя и боялась. Дверь за ними закрылась, отрезая все пути к отступлению.
– Я хочу послушать, как ты играешь. Ты же ведь пробовала? Тебе неделю назад сняли шину.
Он говорил спокойно. Четко выговаривая слова. С паузами, чтобы она совершенно точно его поняла. Да как тут не понять? Но и сказать в ответ нечего. Майя хмурилась, терла лоб, прикусывала губу. Ничего не помогло. Он игнорировал все ее знаки и намеки, стоял напротив, сложив руки на груди. Ждал. И пришлось сказать правду. Иного выхода просто не было.
– Я не буду играть.
– Почему? – мгновенный, как порыв встречного ветра, вопрос.
– Не могу, – совсем тихо. Уже сдаваясь.
– Не можешь? Или не хочешь? – у него сузились глаза. – Или тебя не устраивают условия? – быстрым взмахом руки обвел комнату.
Она не узнавала Илью. Он был резкий, даже нервный. Где ее спокойный рассудительный Июль? Что он
