Подумать только, миллионы бесполезных, никчемных, пустых, жестоких, напыщенных, горделивых, злобных, непристойных и абсолютно бесценных слов мы извергаем в течение жизни; только подумать обо всех этих словах, всех этих слогах; слогах, которых больше, чем песчинок на Бортском пляже. О Бьянка, тебе нужно было лишь еще одно слово. Какой злобный джинн встал тебе на плечи и отнял у тебя тот последний, решающий глоток воздуха? Подумать только, что за галиматью ты несла. Сколько лжи и лести ты еженощно вливала в уши раскрасневшихся Друидов! Сколько пустых никчемных слов. Если бы ты хоть раз прикусила язычок: приберегла слово, положила его в банк на тот черный день, когда один-два слога могут перевернуть мир. Пара слогов – не исключено, единственная в твоей жизни, – от которой что-то могло бы измениться к лучшему. «Сочинение, – прошептала ты, – в печной трубе…» О нет! Ты не в печь его положила. Ты, которая показала обществу последнюю фигу, завещав похоронить себя в профессиональном костюме. Ты положила сочинение в свою шляпу!
Глава 20
Крыльцо было перепачкано пылью, кошачьей мочой и отпечатками грязных ботинок. И кто-то спреем накалякал на стене «убийца». Я поднялся по лестнице. Дверь в мою контору была приоткрыта, и я увидел, что миссис Ллантрисант, закинув ноги на стол, сидит и ест там арахис. С головой уйдя в свой мир, поломойка меня не заметила. Она машинально запускала пальцы в пакетик из оберточной бумаги, доставала пригоршню орешков, лущила их и как попало раскидывала скорлупки по полу, хихикая про себя, если они летели на фотографию Ноэля Бартоломью. Даже на лестнице висел тяжелый арахисовый перегар. Я толкнул дверь и вошел – старуха охнула:
– Вы!
Сузив глаза, я смотрел на миссис Ллантрисант.
Она украдкой бросила взгляд через стол на телефон, молча прикинув расстояние, и раздумала. Перекроив выражение лица, она заставила себя лучиться радостью:
– Вы вернулись!
А вы устали от мытья полов, не так ли? – сказал я холодным ровным тоном.
Лучи радости сменились пантомимой хлопотливой озабоченности.
– Ох, мистер Найт, у меня сердце кровью обливается, как погляжу, во что превратилось наше крыльцо, по чести вам скажу. Все, видите ли, полиция – сказали мне ничего не трогать. Не то чтоб я хоть на секундочку допустила, что вы… то есть все эти вещи, что про вас наговорили… да я сроду не слыхивала такого… – Слова нежно вылетели в эфир. Она еще раз бросила взгляд на телефон и улыбнулась, на этот раз – с меньшей убежденностью. – Все же так приятно, что вы возвратились. Надолго ли?
Я прошел к столу. Она бессознательно вжалась в кресло.
– Не знаю. А сколько требуется времени, чтобы выбить душу из старухи?
Я выдернул телефонный кабель. Ее зрачки мгновенно расширились.
Я присел на край стола и нагнулся к ней:
– Где оно?
– Где ч…
Слова замерли – я поднял указательный палец.
– Пожалуйста, не говорите «где что».
Она смотрела на меня без слов.
– Приходится отдать вам должное, – сказал я. – Вы – настоящая темная лошадка. – Я начал похлестывать оборванным телефонным проводом по столу. – То есть вы производите впечатление курицы, у которой в мозгу нет и пары серых клеток, но ребус с «печной трубой» вы раскололи куда быстрее, чем я.
Она ничего не говорила и по-прежнему не спускала с меня глаз, прикидывая, сколько я знаю и что собираюсь делать.
– Но с другой стороны, вы не пробились бы в высшие эшелоны «Лиги Милостивого Иисуса», не будь вы умны, не так ли? Уж только не в МИКРу – это однозначно.
– Я не там, мистер Найт.
– Не где?
– Не в… там, где вы сказали.
– Что я сказал?
Она с неуверенностью посмотрела на меня:
– В организации, которую вы упомянули; меня там нет.
– Где нет?
– Э… я не знаю.
– Тогда откуда же вы знаете, что вас там нет?
– Я… Я…
– Вы глава МИКРы, миссис Ллантрисант.
Она в отчаянии покачала головой:
– Нет… нет… нет, я – нет!
– Все эти годы вы драили мое крыльцо и все это время подслушивали у замочной скважины.
– Нет, мистер Найт, нет!
– Так-то вы и проведали о раешнике.
Она замотала головой и зажала уши руками:
– Нет!
Я наклонился еще ближе – наши лица оказались в нескольких дюймах друг от друга. Я чувствовал, как разит мускусом духов «О-де-Майстег».
– Ведь его убили вы, не так ли?
– Кого? – заныла она. – Я никого не убивала, мистер Найт. Честное слово, не убивала. Я просто поломойка. И простите меня за орешки…
Концом телефонного провода я хлестнул ее по лицу, и фраза оборвалась на середине. На густой штукатурке тонального крема появилась тонкая розовая борозда.
– Вам мало было сломать ему жизнь: свергнуть с пьедестала, на котором он высился тридцать лет, и заставить пробавляться кукольными представлениями в Аберайроне. Вам еще вздумалось столкнуть несчастного со скалы.
– Нет, мистер Найт, это не я, не я!
– Это с вами я дрался в тот вечер в Гавани, не так ли?
– Нет, прошу вас, мистер Найт. Вы все неверно поняли.
– Неужели? Неужели? – закричал я. – Не думаю. Я смолк, тяжело дыша, и взял паузу, чтобы успокоиться. Мне нужно было сохранять самообладание.
– Скажите, миссис Ллантрисант. Вы знакомы с изданиями Иова Горсейнона?
Она тупо уставилась на меня.
– А вот Мозгли был с ними знаком. У него в рюкзаке нашли экземпляр горсейноновских «Роз Харона». Это взгляд на темную сторону греко-римского земледелия. Не доводилось читать?
Она глядела на меня растерянно и с подозрением:
– Не помню такого. Книжка-то хорошая?
– О, ни богу свечка, ни черту кочерга. Но есть там один премилый пассаж, где Горсейнон описывает, как Ливия предположительно расправилась с Августом. Он, знаете ли, был стреляный воробей, этот Август. Вроде вас, уж извините. И у него был параноидальный страх перед отравлением. Недаром, как выяснилось. Дело дошло до того, что он не мог ничего есть, кроме плодов, которые срывал в собственном саду. И тогда Ливия намазала фиги на дереве смертоносным пасленом. Ничего вам не напоминает?
Она смотрела на меня с непроницаемым выражением покерного профессионала.
– Эта история напомнила мне о том случае – как раз перед Пасхой, – когда вы вдруг разболелись, покушав яблочного пирога. Не забыли, как вызывали священника? Как он принял у вас предсмертную исповедь? Это странно, потому что в рюкзаке Мозгли мы также нашли книгу о том, как отправлять последние требы, и квитанцию за прокат карнавального костюма у Дая Торт-Кидая. Там не говорилось, какой он брал, но держу пари – если бы я наведался к Даю и проглядел гроссбух, то обнаружил бы, что это было платье католического священника. Что-что вы говорите?
