Я по очереди брал в руки каждую вещь, осматривал и клал на прежнее место.
Мы молчали.
Ллинос поднялся:
– Я же говорил, это ничего не даст.
Я проводил его к выходу, и некоторое время мы простояли лицом к лицу на ступеньке. Слагаемые нашей вселенной поменялись местами, будто стеклышки в калейдоскопе, и мы вдруг оказались по одну сторону фронта. Он протянул руку, и я ее пожал.
– На твоем месте, – сказал он, – я бы уехал из города. – А затем, уже сквозь приопущенное стекло машины: – Ты слышал о мамаше Мозгли?
– Нет, а что?
– Ее вчера заметили в аэропорту Кардиффа – она садилась на рейс «Аэролинеас Аргентина».
На следующее утро я проснулся поздно и понял только одно: пора убираться из города. Если о моей тайной норке знает Ллинос, вероятно, о ней известно еще уйме народу. Мне надоело пробираться везде тайком, притворяясь ветераном. Раз уж физрук возглавил полицию – мы все в дерьме. Я побросал кое-какие вещи в большую сумку на молнии и в последний раз, как я надеялся, вырядился ветераном. Может, нам с Мивануи удастся сесть на поезд до Шрусбери.
Дверь в квартиру Мивануи была приоткрыта, а сама квартира – покинута. Не на минутку оставлена, потому что жилец выскочил за молоком; там царила атмосфера гнезда, где остыли яйца, ибо родительскую пару кто-то спугнул. Ни в чем конкретно это не сказывалось, но такое бросается в глаза без явных признаков. На холодных батареях сушились лифчики и колготки. Повсюду раскиданы футболки и вывернутые наизнанку джинсы. Впритык друг к другу стояли кружки с растворимым кофе, который зарос зеленой шерстью, винные бутылки и полные окурков пивные банки, которые приклеились к поверхности липкими кольцами выдохшегося пойла. Недоеденные обеды навынос и приставшие к ковру жестянки с тунцом, из-под зубастых крышек которых торчали вилки. Одежда, наброшенная на плечики, повешенные на дверные ручки, видеокассеты со Шварценеггером и Сталлоне, сувениры леди Дианы, плакаты «Бон Джови», блестящие виниловые футлярчики для пузырьков с косметикой, содержимое которых выплеснулось на пол. Противозачаточные таблетки и тампоны. И воздух повсюду тучнел запахом скисшего пива, свечей и застарелого пердежа. Словно бабочка вылупилась из куколки на навозной куче. Но бабочка улетела.
Мне было почти все равно. Как у забитой собаки, у меня уже не было сил тявкать. Свист палки стал повседневностью. Мивануи умоляла меня забрать ее куда-нибудь, я разупрямился, и вот – поздно. А чего я ожидал? Всем известно – второй раз такую ягодку не укусишь. Она уехала, и у меня пропало желание уезжать или оставаться – или вообще что-то делать. Может, подумал я, мне отправиться на свою старую квартиру и ждать, пока заявятся люди Ирода? Я побрел в Гавань, потом дальше, мимо Замка, и час простоял на Набережной, привалившись к сахарно-белым леерам и безжизненно глядя на море. Неприветливые морские воды блестели холодно, как орудийная сталь, а бриз бил солоно и туго. Над головой полыхал и жутко потрескивал неоновый Нодди[35]– я мрачно подумал, какие возможны последствия, если в этом городе появится человек в красном колпаке с бубенцами. В итоге я направился в единственное заведение, подходящее для человека, чей мир рухнул, – к Улиткову Лотку.
Когда я подошел, парень за прилавком читал газету. Он даже не подумал от нее оторваться. Я некоторое время демонстративно постоял напротив – он по-прежнему не обращал на меня внимания. Он избрал неумную политику. Я хрястнул рукой по газетной странице.
Он с ненавистью поднял глаза:
– Извиняй, вонючка, мы бичей не обслуживаем.
Я чуть не задохнулся от изумления. Он что – не знает, как мне последнее время пришлось страдать? Он что – не знает, что я изгой, которого разыскивают за убийство? Что эта задрипанная шинель – всего лишь маскировка? Он что – не знает, что я потерял Мивануи? Он что – не знает, каким опасным я от этого стал? Он что – всего этого не знает? Конечно, он этого не знает, но ему же хуже. Приходит время платить по счетам, и не важно, что счет – на чужое имя. Кто-то должен заплатить.
– Что ты сказал, сынок Джимми?
– Я сказал, мать-его: проваливай, дед, не воняй возле прилавка.
Я медленно и задумчиво кивнул. А потом я ему врезал. Он опрокинулся – не столько от силы удара, сколько от удивления – и рухнул на груду кастрюль. Не успел опомниться, как я перескочил за прилавок, замешкался на секунду, восстанавливая равновесие, прицелился и пнул его в живот. Он хрюкнул и отчаянно попытался удрать от меня на четвереньках, поскольку встать был не в силах. Я взял сковородку и влепил ему в череп. Я ошутил, как размозжились ушные хрящи, – по ручке сковородки прокатилась дрожь.
– Нет, прошу вас, мистер, не надо! – закричал парень. Но было уже слишком поздно. Он опоздал на две недели; квитанция лежала у него в стопке входящих, и заплатить он был обязан. Он пустился наутек на карачках, и вид его безнадежного положения только распалил мою ярость. Я метнулся за ним, схватил за шкирку, затащил обратно и от души шваркнул сковородой по физиономии. Кровь из носа брызнула на грязно-белую поварскую куртку.
– Прошу вас, мистер! – закричал он, а я швырнул его на штабель картонных коробок и мусорных корзин. Загнанный в угол, он повернулся ко мне лицом, корчась и суча ногами. Я взял с прилавка нож с длинным лезвием и приблизился еще на шаг. На этот раз он настолько перепугался, что даже не смог вымолвить ни слова. Я почуял запах мочи, продавец судорожно схватился за ширинку.
– Ну так что? – прошипел я. – Ты подашь мне эти, мать-его, улитки или как?
Нож торчал у него прямо перед носом, и парень, скосив глаза, зачарованно таращился на него. Потом кивнул.
– Да сэр, – прошептал он. – С превеликим удовольствием.
Пока он готовил фирменное блюдо вечера, которое, как мы условились, я получу за счет заведения, я читал газету. Сперва – последнюю страницу. Потом добрался и до первой: гвоздь номера – материал о назначении Ирода, дополненный фотографией, на которой учитель физкультуры кривил свою знаменитую горизонтальную трещину. Тот самый учитель физкультуры, что послал чахоточного школьника бежать кросс в пургу, сильнее которой в Кардиганшире не бывало семьдесят с лишним лет. Кроме этого, там притулился один-единственный материал – маленькая, всего на колонку, заметка справа. Под заголовком «Могила развратницы осквернена». Я сердито перевернул страницу. И тут же замер, как зверюшка из мультфильма, которая только что выскочила за край обрыва. Я снова перевернул страницу и перечитал заголовок – мои глаза ошарашенно полезли из орбит. Писали о могиле Бьянки. Я лихорадочно пробежал заметку. Две ночи назад кто-то раскопал гроб на кладбище Лланбадарн и взломал крышку, о чем газета отзывалась как об извращенном, немотивированном деянии. Злоумышленники с помощью мотопилы вырезали в крышке прямоугольник восемнадцать на десять дюймов в районе лица Бьянки. Ничего не похитили, и тело, как было сказано в заметке, избегло всякого рода воздействий.
