class="p1">Ветер на минуту замешкался, однако не устоял перед соблазном качнуть веревку колокола.
— Спите? Я всю ночь провел в дороге, и то мне не до сна…
— Это твое дело, ветер, твое дело, — сердито заморгала сычиха, — а наше дело — спать.
— А почему ты не сидишь на гнезде? Я вижу, яйца уже снесены.
— Только не учи нас, приятель! — нахохлился сыч. — У супруги будут еще яички. Вот когда соберем все, тогда моя сычиха и усядется их греть…
— Удачи вам! — снялся с места ветер, вспомнив о собственных многочисленных обязанностях, и, метнувшись через слуховое окно, спустился в сад, где стояла хижина Ху. Конечно, ветер заглянул и внутрь хижины и от удивления даже замер на миг.
— Никак это филин Ху… — прошептал он и, стихнув, прислонился к камышовой стенке.
Ху широко раскрыл глаза, но даже при всей зоркости, какой филинов наделила природа, увидел лишь серые клубы тумана.
— Зато я вижу тебя, Ху, — чуть слышно выдохнул ветер, — вижу и удивляюсь. Твои собратья сейчас далеко на востоке, я встречал их…
— Человек держит меня здесь… чтобы я помогал при охоте…
— В охоте я не очень-то смыслю, но, пожалуй, из этой хижины можно выбраться только мне…
— Ты прав: я в неволе и благодарю тебя, что ты так деликатно коснулся этой темы…
— Я — южный ветер и не люблю, насколько это в моих силах, оставлять после себя тоску или грусть… Мы, южные ветры, не буйствуем и не пытаемся сокрушать основы, да и, признаться, от природы мы несколько толстоваты…
— Вы благодушно медлительные, как медлительны бывают самые большие облака, — распушил перья Ху, — но зато вы много знаете, а кто много знает, тот мало говорит, не правда ли?
Могучий ветер гордо выпятил грудь и с такой силой приналег на камышовую стенку, что та испуганно затрещала.
— Куда ты клонишь, Ху? Я ведь догадываюсь, что ты окольными путями подбираешься к какому-то вопросу. Так говори прямо: что ты хочешь узнать?
— Ты мудр, о ветер, и можешь сказать мне, какой же мир настоящий: тот, в котором я сейчас нахожусь, или тот, куда я порою переношусь во сне?
Ветер стих и, вздохнув, ответил:
— Оба они настоящие, Ху. Оба мира существуют или существовали, но для тебя настоящий тот, где ты сейчас находишься…
— Но может случиться, что я снова увижу крутую скалу, пещеру и реку… не только в снах?
— Возможно, что ты увидишь родные места и наяву, но во сне обязательно, быть может еще сегодня.
Ху закрыл глаза, и то, что он испытывал, человек, пожалуй, назвал бы словом «счастье»; но филин не знал, как определить это блаженное чувство; он долго сидел, смежив веки, а когда снова окинул взглядом камышовую хижину, ветра там уже не было… Только южный ветер умеет так покидать собеседника — абсолютно бесшумно, — но все же после него никогда не остается ощущения пустоты.
Однако Ху не опечалился исчезновением ветра, слишком важны были для него слова ветра, что, быть может, он еще вернется в мир своих грез наяву.
Да и сами люди, по сути говоря, тоже не свободны. Взять, к примеру, рядового Йожефа Помози. Короткое время перед армией он был трактористом, до того — батраком, а еще раньше — полусиротой, батрацким сыном, существование которого определяли строгие рамки бедности и материнских наставлений. Ну а теперь жизнь Йошки Помози расписана по параграфам воинского устава. Параграфами его наказывают и параграфом же поощряют, но ни в коем случае не выходя за рамки воинской дисциплины и солдатского распорядка жизни.
Йошка прошел строевую подготовку и старательно изучил двигатели. Он выделился своими знаниями на экзамене, и из всех его сотоварищей Йошку аттестовали первым, благодаря чему он получил звездочку в петлицу, а это считалось высокой наградой: ведь отныне и впредь он больше не простой солдат Йожеф Помози, а «господин ефрейтор»! Об этом немаловажном факте надлежит помнить каждому рядовому и вытягиваться в струнку, если господин ефрейтор соблаговолит заговорить с подчиненным.
А кроме звездочек Йошка получил назначение в Доромбош и трехдневный отпуск. Узнав о переводе, осчастливленный парень заулыбался и продолжает улыбаться до сих пор, сидя в конторе, где прежде Йошке никогда не предлагали сесть.
Агроном хотел было угостить его палинкой, но Йошка поблагодарил и отказался, сейчас ему как служащему моточастей спиртное категорически запрещено. Так что к палинке ему лучше и не привыкать.
— Ну что ж, твоя правда, Йошка, — соглашается агроном и протягивает парню письмо к аптекарю; тот, конечно же, будет рад встретить Йошку.
— Глядишь, денек-другой и поохотитесь вместе…
Считалось, что огромные бензохранилища находятся в Доромбоше, хотя на самом деле они расположены в нескольких километрах от села.
— Рад, что попал туда?
— Очень рад, господин агроном. У нас в полку говорили, что если кого назначат в Доромбош, того оттуда уж никуда не переведут. Место там строго секретное… А потом, не хотелось бы оставлять мать совсем одну…
— Это верно. Отец твой погиб еще в ту войну, семье пришлось хлебнуть горя. А кроме того, и служба в Доромбоше более ответственная, важная, чем в полку.
— И я так думаю, господин агроном.
Агроном в задумчивости повертел карандаш, потом снова заговорил с Йошкой:
— Зайди к господину Лацаи, секретарю управы и поблагодари его: потому что, хоть ты парень старательный и в технике разбираешься, но это по его просьбе перевели тебя в Доромбош.
— Я так и думал, господин агроном, что кто-то из села замолвил за меня словечко, да и господин лейтенант намекал на чье-то письмо. Но, сказать откровенно, я полагал, что вы сами вмешались, господин агроном.
— Нет, брат, моей тут заслуги нет. Твой подполковник слыхал о господине секретаре, еще когда тот был военным, вот Лацаи и обратился к нему с письмом, но, конечно, и его просьба не решила бы дела, не отличись ты сам при строевой и в учебе на механика…
— Прямо от вас и пойду к господину секретарю, поблагодарю его, — поднялся Йошка.
— Ступай, Йошка, но перед отъездом обязательно зайди ко мне.
И вот Йошка с лицом, мокрым от материнских слез, очутился в поезде.
— Береги себя, сынок, береги, родимый!
— Да ведь говорил же вам, мама, что меня направляют в такое место, где я буду сидеть за баранкой и возить грузы, даже если война разразится, хотя в войну я и не слишком верю.
— Я понимаю, ты меня успокаиваешь…
— Да нет же, матушка, правду говорю!
— Ох, хоть бы так было!
— Могу еще сказать вам, что господин секретарь управы очень мне помог… Ну и я сам,
