чего там. Пелена Памяти вряд ли сгодится, но если пошукать — вполне возможно, что найдётся подходящее заклинание.
— Мы тебя ждали, — гнусным голосишкой сказал Вейдер.
Я смерил его взглядом.
Ишь ты. То такой весь жалкий был, как пиписька сморщенная, а теперь — раздухарился. Сидит — павлин павлином, даже костюм приличный раздобыл. И всё равно чувствуется, что бухает, как не в себя.
— Чё красивый-то такой, Вейдер? — спросил я и присел на диванчик напротив Вейдера. — Книжки, что ли, в гору пошли?
— Не жалуюсь, — последовал высокомерный ответ.
Вот пидарасина. Морду бы ему расколотить как следует, а потом выпить вместе, закусить. Глядишь, и побазарили бы нормально.
На столике стоял граммофон, и игла терзала унылую пластинку.
— В топку такое, — решил я.
Снял пластинку, швырнул в угол.
— Поосторожнее, — сказал Хуан. — Не у себя дома.
Я медленно повернулся к нему.
— Что ты только что пёрднул?
Хуан ответить не успел. К нему одним могучим шагом подошёл Колян, схватил за грудки и поднял под самый каменный потолок.
— Ты о**ел на батю гнать?! Это его дом! Ты здесь гость, пидарасина!
— Я не знал! Я не знал! — голосил Хуан.
— То-то же!
Колян швырнул Хуана обратно на диван. Чутка не рассчитал. Диван перевернулся, и Хуан вместе с Вейдером покатились кубарем.
— Вечер начинает удаваться, — обрадовался я. — Колянь, ну чё встал, как оттраханный? Давай — графинчик, стаканчики, огурчик! А то вытащил батьку среди ночи, а угощения не даёшь.
— Щас-щас, батя, — засуетился Коля. — А чего ты насчёт осла-то говорил?
Я достал из инвентаря пластинку, бережно вытряхнул её из конверта и положил на крутящийся диск. Нежно-нежно поместил иглу на чёрную-чёрную кромку.
— Осёл — стукач, — сказал я спокойно. — Барабанит в гестапо.
— Иди ты?! — изумился Колян и поставил на стол стаканы.
— Вот так, Колянчик.
— А что ж ты от него не отказался?!
— А смысл? Про этого мне известно, я к нему привык. А другого пришлют — это пока выпалишь...
— Верно... Верно, батя! Какой же ты мудрый, как же мне до тебя далеко!
— Дык, Коль, развитие должно равномерно протекать. До тридцати лет — не думаешь, только бухаешь и впитываешь. А после тридцатника уже начинаешь соображать. Потихонечку, без фанатизма. Так, чтоб к полтиннику думалка прям обороты набрала.
— Времени у меня нет, батя, — забулькал Колян водкой. — Такое творится... Революции должны вершить молодые.
— Ну тогда Вейдера выкидывай нахер с корабля современности, ему тридцать пять уже, старый пердун.
Тут заиграла моя музыка. И запела моя песня. Я с довольным выражением морды лица откинулся на спинку дивана.
— Та-а-ак, — протянул Вейдер, расслушав. — Это же мой текст. Теперь ты продаёшь его на пластинках? Я молчал, пока ты зарабатывал на концертах, но это уже...
Упс. Блин, точно. Нехорошо как-то получается. Совсем забыл Вейдеру набить морду превентивно. Теперь придётся бить морду постфактум. А это не так эффективно работает. Надо, надо завести себе ежедневник и писать туда всяческие мудрые вещи! Вот, например: «Понедельник. Дать п**ды Вейдеру. Нажраться в говно. Вторник. Записать песню. Победить систему. Среда. Концерт». Удобно же.
С другой стороны, нафига мне самому-то морочиться? У меня менеджер есть, пусть она заводит ежедневник и пишет туда всяческие мудрые мысли.
В общем, ладно. Сейчас я один хер устал и умиротворён, бить Вейдера совсем не хочется.
— Слышь, пиит, — сказал я. — Мы с тобой, вообще-то, добазарились за конкретные деньги. Песни ты продал, и...
— Я помню наш уговор, — внаглую перебил меня поэт, который вместе с Хуаном ставил на место диван. — Но я также помню и то, как ты сказал, что когда начнёшь зарабатывать на песнях, мы — цитирую! — «перетрём за другие деньги». Конец цитаты.
«В жопу тебе конец», — мысленно огрызнулся я.
Н-да, нехорошо. Татуху себе, что ли, наколоть: «Никогда не забывай давать людям п**ды!»?
— Господа! — привлёк к себе внимание Колян. — Прошу вас, перестаньте ссориться из-за нарисованной ерунды. Вейдер, я вообще тебя не узнаю. Мы ведь уже столько раз обо всём этом говорили.
— Да помню я! — поморщился Вейдер и принял стакан от Коляна. — Речь не о деньгах, а о принципах. О справедливости.
— Справедливость в сфере авторских прав — понятие сложное и неоднозначное, — провозгласил я, поднимая стакан. — Вот я пою твои песни, Вейдер, и не плачу тебе — это несправедливо? Несправедливо. С другой стороны, я с твоими песнями был нахер никому не нужен. А раскрутился за счёт дров. И теперь я популярен, теперь я записал пластинку, на ней написано, что ты — автор песни, вон, смотри, мелким шрифтиком. То есть, я, самостоятельно раскрутившись, делаю тебе рекламу, за которую ты мне не платишь. Справедливо это? Нет, конечно! А ещё ты наследникам Цоя разве заслал за то, что изнахратил его песни? Нет, не заслал. Где справедливость? Никакой справедливости. А наследники Цоя что — писали эти песни? Не писали. Какое они на них право имеют? Юридическое. Так что, закон всегда прав и справедлив? Да х*й-то там! Так выпьем же, друзья, за то, чтобы справедливость всегда совпадала с нашими о ней представлениями!
Выпили мы все вчетвером. А потом Колян перевернул пластинку и попросил меня выгнать осла.
Я поднялся наверх и сказал:
— Лимузин, ну чё ты, ЗОЖник х*ев? Хорош отжиматься. Сгоняй лучше — пивка раздобудь, а то нам полирнуться нечем.
Осёл ускакал, ещё меньше, чем я, понимая, где будет брать пиво в такую глухую ночь, а я вернулся в подвал. И вот тогда уже начался серьёзный разговор.
TRACK_39
— Рычаг, — сказал Коля.
— Рычаг, — повторил я, тупо глядя, как игла шкрябает уже по бумажке с названием песни: «Фальшивое солнце».
Коля поднял иглу и вернул её в начало пластинки. Снова зазвучала моя гитарка. Раз в пятый уже, наверное, или в шестой.
— Может, хватит? — не выдержал Хуан. — Давайте посидим в тишине!
— Ты у меня щас выхватишь, — пригрозил Колян. — Помолчи — за умного прокатишь. Бать, какая песня у тебя душевная.
— Да ты, Коль, не то слушаешь, — сказал я. — Это ж так, добивка. Вот на другой стороне — там в
