этот день с ним что-то случится. Проснулся с непонятной тяжестью в груди и едва ощутимой тревогой. Вроде бы дома и в больнице все в порядке. Заботы как заботы. Их всегда полно. А тут на тебе — беспричинная усталость и беспокойство. Не с той ноги встал?
Все это настораживало. Может, от переутомления? Сказать, чтобы работал больше обычного, не скажешь. Работает, как всегда. Но что значит работать, как всегда, немолодому человеку? Организм постепенно изнашивается, и то, что в молодости было как раз впору, в старости оказывается перегрузкой. Сознает ли это человек? Не всегда. В общей своей массе люди считают, что перегрузка может быть только от физической работы. Все остальное — от лукавого. Нельзя сказать, чтобы Яков Матвеевич на этот счет заблуждался. Нет, он хорошо понимал, что длительное нервное напряжение по своим последствиям не уступает тяжелому физическому труду. Более того, именно это напряжение чаще является причиной многих заболеваний. Понимать-то понимал, но только в том смысле, насколько это касалось других. О себе он просто не думал. Лишь сегодня, когда почувствовал тяжесть в груди, понял: дело не в том, с какой ноги встал. Дело в сосудах сердца. Их пропускная способность уменьшилась, а кому знать, что это значит, как не ему, врачу.
Утренняя клиническая конференция прошла обычно. Рапорт дежурного врача, доклады заведующих отделениями. Под конец Яков Матвеевич огласил приказ: за выдачу больничного листа механизатору Пашуку, явившемуся в амбулаторию в нетрезвом состоянии, врачу Поречской участковой больницы Норейко Инне Кузьминичне — выговор. После конференции вернулся в свой кабинет и начал просматривать служебные бумаги. Немного погодя зашел Корзун. Внешне он, казалось, был спокоен. Но это спокойствие давалось ему с видимым трудом. Не ожидая приглашения, сел напротив Ребеко и, отодвинув пластмассовый стакан с карандашами, спросил:
— Что ж это получается, Яков Матвеевич?
Ребеко посмотрел на своего заместителя. Откуда у него эти развязные манеры? Входит в кабинет — не стучится, садится, не спрашивая разрешения. И даже этот раздраженный жест… Будто не он, Ребеко, хозяин в этом кабинете, а Корзун. Или Иван Валерьянович уже не считает его главврачом района? Так вроде бы еще рановато. Да и неизвестно, назначат ли Корзуна на эту должность. А вопрос, вопрос-то как задан? Мол, что же это вы, голубчик? Я на вас надеялся, а вы меня так подвели. Ребеко посуровел:
— Говорите конкретнее, товарищ Корзун.
— Почему вы все время выгораживаете Титову? Почему выговор объявили Норейко, когда кругом виновата Титова? Я разбирался. И медсестра подтвердила.
— Вы знаете, что Титова сейчас в больнице?
— Знаю. Поделом. А как еще говорить с такими, как Титова?
Ну не наглец ли? И это говорит человек, который пытался ухаживать за Натальей Николаевной. Даже, если верить молве, собирался на ней жениться. Но не получилось. Вышел от ворот поворот. Уж не за это ли он сейчас мстит? Мстит низко, подло. Что ответить? Выставить за дверь? Нет, не годится наращивать завалы в отношениях. Ответить, конечно, нужно. Но ответ должен быть спокойным и взвешенным. Подавив в себе волнение, Яков Матвеевич сказал:
— А ведь это не по-мужски, Иван Валерьянович.
Как ни странно, но именно эти слова привели Корзуна в бешенство. Впрочем, что ж странного: задета его мужская честь. Как тут сохранить выдержку?
— А волочиться за девчонкой достойно старого человека? — в ярости прошипел Корзун.
Якову Матвеевичу показалось, что он ослышался. Настолько нелепым было сказанное, что он даже переспросил:
— Я не понял вас.
— Не притворяйтесь. Забыли стыд и совесть.
До Якова Матвеевича дошел смысл чудовищного намека. До этого он ощущал только тяжесть в груди. Неприятное чувство. Но с ним как-то еще можно было мириться. Теперь же, казалось, на него навалился огромный камень. Он придавил грудь так, что стало трудно дышать. И форточка открыта, а воздуха не хватает. И в довершение ко всему его пронзила боль — жгучая, нестерпимая. Чувство тревоги, которое не покидало все утро, сменилось страхом. Будто впереди выросла бездонная пропасть. Голова кружится. Он пытается удержаться на краю пропасти, но его тянет пугающая, неодолимая сила. Смутно ощутил, как лоб покрылся холодным липким потом. Пытался вытереть его, но не мог. Рука, будто чужая, висела как плеть. Такого с ним еще не было.
Корзун, увидев смертельно бледное лицо Якова Матвеевича, подбежал к двери, с силой рванул ее на себя и крикнул:
— Врача!
Молодая секретарь-машинистка Оля Безуглая торопливо набрала номер заведующей терапевтическим отделением. Пока ждала ответа, Корзун осознал нелепость своего распоряжения. Какого еще врача, если он сам врач?
— Позвоните в приемный покой. Пусть принесут носилки. Якова Матвеевича нужно на пост реанимации.
Прибежала Алина Павловна. Пощупала пульс Ребеко, выслушала сердце и легкие.
— Что тут случилось, Иван Валерьянович?
— Гром среди ясного неба… Я только вошел… — сбивчиво объяснял Корзун. — Не щадил себя старик. А мы все не двужильные. Говорил ему не раз, чтоб поменьше волновался, меньше брал на себя. Не слушал. Вот и… Инфаркт, наверное.
— Да, похоже, — кивнула Алина Павловна. — За носилками послали?
— Послали. Его нужно на пост реанимации.
— Пойду скажу девочкам, чтоб приготовили электрокардиограф и все остальное. До введения промедола его пока не переносите.
Оля Безуглая стояла здесь же и плакала. Когда Якова Матвеевича уносили на пост реанимации, взяла себя в руки. Вытерев платочком слезы, смотрела на Корзуна до тех пор, пока тот затылком не ощутил ее ледяного взгляда.
— Ты чего?
— Подлый вы человек, — тихо произнесла Оля и с достоинством вышла в приемную.
— Ну-ну! — крикнул ей вдогонку Корзун и потом мысленно спросил себя: «Неужели все слышала?»
Побывав на посту реанимации и узнав, что у Ребеко обширный инфаркт сердечной мышцы, пошел в свой кабинет и оттуда позвонил секретарю райкома партии Вороновичу:
— Федор Васильевич? Здравствуйте… У нас несчастье… У Якова Матвеевича тяжелый инфаркт… Да, знаете, почти внезапно. Был здоров. Нагоняй на конференции всем дал. А потом пришел к себе в кабинет, и там… Издавать приказ о взятии обязанностей главврача на себя?.. Есть… Будет исполнено… До свидания.
Бывает же так: за какой-нибудь час все меняется до неузнаваемости. Эта размолвка с Ребеко. Да не просто размолвка, если его, Корзуна, она привела в бешенство, а Якову Матвеевичу стоила инфаркта. Потом страх. У Якова Матвеевича — перед жестокой болью, у Ивана Валерьяновича — перед Олей Безуглой. Впрочем, кто такая секретарь-машинистка? Девчонка, безответный человек. Да она не то что других не тронет, за себя как следует постоять не может. А что касается Корзуна, теперь уже, можно сказать, главного врача района, то о нем и
