пренебрегая общим мнением; он основывается на том, что кто умеет ценить людей, тот его поймет.
– Где же они служат?
– Состоят по кавалерии, при линейных казаках.
– Чем же занимаются?
– Ничем, или пустяками.
– Как же это?
– О! Это не редкость на Кавказе!
– А маленький полковник, которого мы застали за обедом?
– Янкель-Паша, пьяница и сумасброд, из перекрещенных таврических жидов: вот он-то из выскочек, проложивших себе дорогу нахальством. Теперь убедились в его неспособности на путное, и не знают куда девать.
– Ну, брат, у вас невесело служить.
– Конечно, теперь неприятно; но недавно еще было совсем иное.
Вечером братья пошли опять в общие покои; бильярдная была уже занята игроками и зрителями; в соседней комнате у печки стоял опять Неотаки, он объявил вошедшим, что с завтрашнего дня ровно в час обед будет в зале, по случаю большого съезда и тесноты столовой. Гостиные были наполнены игроками в преферанс и вист, поэтому Пустогородовы сели в зале и спросили чаю. Вскоре подошел к ним плотный, полуседой и добрый старик. Майорские эполеты, некогда вызолоченные, но теперь совершенно почерневшие, падали с его плеч на грудь; в правой руке он держал толстую палку с серебряным набалдашником под чернью, на котором было написано: «Кавказ, 1815 года», то есть время его приезда в этот край; в левой была у него истертая фуражка с козырьком, пожелтевшим в том месте, где он брал рукою, и следов не оставалось уже лака и черной краски. Двадцать два года тому назад, в тот день, когда старик надел впервые майорские эполеты, купил он эту фуражку у жида, предсказывавшего ему скорый генеральский чин и наследство, если он возьмет шапку. Майор сделал обет носить ее до совершения предсказания или до гроба. Увидев Пустогородова, он подошел к нему с радушием и спросил, когда тот приехал.
Александр, привстав, поклонился старику и, дав ответ на его вопросы, прибавил:
– А я беспокоился, не видя вас нынче за обедом!
Старик, прислоняя трость и шапку к стене, приказал подать себе стул и со вздохом отвечал:
– Нечего, брат, мне здесь делать за столом; я теперь у себя дома ем размазню, суп и кашу: ведь зубов уже нет, вот посмотри – один только остался!
– Зачем же не велите его вырвать? Пользы в нем нет, а без него десны ваши окрепнут так, что вам можно будет жевать: я видел несколько таких примеров.
– Нельзя, брат, челюсти упадут! Да впрочем, что об этом говорить! Скажи-ка лучше, здоров ли твой полковой командир. Ладишь ли ты с ним?
– Как не ладить с таким почтенным, прекрасным человеком?
– Ну, а кордонный начальник… с ним каков ты?
– С ним у меня нет дела, я стараюсь удалиться даже от службы, чтобы только не подавать ему поводу излить на меня свое недоброжелательство.
– Ага, брат! Помнишь, что я тебе предсказывал?.. Ты не верил мне, знаю я всех этих господ, расплодившихся ныне у нас.
– Я не знаю, что было в то время, но теперь служба наша трудна тем, что не разберешь, кто начальник, кто посторонний: все распоряжаются, повелевают. В походе – два ли батальона: смотришь, отрядный начальник назначает себе начальника штаба, этот в свою очередь дежурного штаб-офицера, который набирает себе адъютантов, те берут кого хотят в писаря, и так является, сам собою, импровизированный целый штаб; ему нужны урядники и казаки на ординарцы и на вести; люди балуются с денщиками без всякого присмотра, так что жаль давать туда хороших казаков. Мало того: придешь в лагерь – ступай с целою сотней, коси сено, руби дрова и привези для штаба; даже воды, если речка или колодец довольно далеко, носи для штаба. Кончится экспедиция, выдадут награды… кому?.. Штабным писарям, бессменным ординарцам и вестовым, а настоящие молодцы, бывшие во фрунте, истинно отличившиеся, не получают ничего.
– Э, брат! Это не только у вас на Кубани делается, то же найдешь и в других отрядах, а все потому, что всякий хочет брать награды, ничего не делая. Чтобы ничем не заниматься, отрядный начальник назначает себе начальника штаба, и так далее, до писарей, на которых лежит все управление… это, брат, известное дело! Ты один приехал?
– Нет, вот с братом.
– Очень рад с вами познакомиться, – сказал приветливо майор. – Верно, сюда на службу?
– Нет, – отвечал Николаша. – Я еду далее.
– Да, да! Верно, едете в Грузию, служить по преобразованию.
– Никак нет. Я еду путешествовать, на Восток.
– Ага!.. Дело! Только советую вам говорить везде, что едете служить в Грузию: это придаст вам важности, которая здесь необходима; станут в вас искать, полагая, что со временем вы можете оказывать протекцию.
– В самом деле, Николаша, – молвил смеючись Александр. – Отныне ты чиновник, едущий в Грузию на службу… так ли?
– Пожалуй! Если это выгоднее… – беспечно отвечал Николаша.
– Ручаюсь вам, гораздо выгоднее, – заметил старик. – А как намерены вы ехать из Грузии, через Персию или Турцию?
– Через Персию.
– Так дождитесь до сентября, а то жары вас измучат: я их знаю, я перенес ужасную болезнь по милости их.
– Вы были в Персии? – спросил Николаша. – Я – в большом затруднении найти человека, знающего персидский язык, никто не мог еще дать мне совета насчет этого.
– Я был в Таврисе, – отвечал старик, – но очень давно, поэтому не могу ничего вам сказать. Прежде, бывало, при Алексее Петровиче, посылались курьеры из азиатцев с бумагами в Персию по несколько раз в год; они ехали медленно, в Персии не раскачаешься, почт нет… Знали русский язык; так весьма удобно было ехать с ними до Тавриса, а там можно всегда найти прислугу, заменяющую переводчика. Алексей Петрович и все окружающие его готовы были оказывать всевозможное пособие: в то время все ехавшие в Персию обыкновенно ожидали в Тифлисе отправления курьера и с ним пускались в путь. Теперь, говорят, совсем иначе. Главнокомандующий и готов был бы помочь, да беда с его окружающими: тому не довольно низко поклонишься; другому слишком низко поклонился; одного станешь просить, другой обижается, зачем не к нему прибегнули, – одним словом, никак им не угодишь! Смотришь, и сбили почтенного старика! Окружающие – великое дело, когда хороши! Тому пример Алексей Петрович Ермолов. У него начальником штаба был благороднейший, умнейший, образованный Алексей Александрович Вельяминов; гражданские секретари были также люди достойные, и, наконец, окружающие были все люди благородные и благонамеренные. Если некоторые в ином не соответствовали товарищам своим, но все-таки имели какое-либо замечательное достоинство. Тогда не было у нас этих огромных, всепоглощающих штабов, а дела шли своим чередом без каверз и прочего.
Старик умолк, погруженный
