вместо улиц бесчисленные протоки, и по ним плывут лодки с загнутыми носами…
«Алло!.. Я в Молдавии! Да!» Два дня я прожил великолепно. С утра – огненный танец жок, после молдовеняска. Музыка – с той поры. Солнце сияло. И на третий день я уже полностью был в форме. Трудные дела… нудная работа… Налетай!
Вдохновение мое – можно уже к этому обратиться теперь – не раз прерывалось доносящимся из туалета прерывистым кашлем, хлюпающими звуками рвоты, после паузы – бессильным сплевыванием слюны. Выдвинулся туда. Нона – бледная, растрепанная – сидела на кухне.
– Ты чего?
– Да так, Веча! Подавилась чем-то. Нисяво-о! – Бледная улыбка.
С чего бы? Колбасу, правда, едим уже месяц. Другую не заносят, выходить – не рекомендуется. Чуть ли не каждый час к нам из-под гулкой арки доносится то ли лай, то ли карканье… слов не разобрать. Но все равно напоминает воздушную тревогу, я еще помню ее. Однако и без слов по этому тревожному гулу понятно: на улице опасно! Скоро подметки начнем жрать, не то что тухлую колбасу. Пожалуй, я отвел слишком большое время на то, чтобы разобраться в себе. Переоценил несколько свою глубину. Надо быстрее это сворачивать и выходить с кем-то на связь. И я даже знаю с кем.
– Извини, Веча! – произнесла Нона и, упираясь в спинку, поднялась со стула.
И защелкнулась в туалете. И те же звуки понеслись.
Да. Лучше не дурить, не отмахиваться, а рассмотреть самый худший вариант. Ходить недалеко. Цирроз печени. Не с утра, правда, а после прогулки по магазинам, она неслась, не снимая куртки, вот сюда – и те же самые звуки. Цирроз, твердый, как кулак, торчал у нее сбоку. Но сейчас вроде бы нет? Сколько уже не пьет. Но цирроз живучий. А ты потрогай ее печень, не бойся. Или весь честной люд обязан сейчас болеть только КОВИДом? Другие болезни не считаются и не лечатся? Да! Я уже не хожу к своему урологу, хотя необходимо, но как-то неудобно в годину всенародного бедствия с такой ерундой. И к Ноне так же отнесутся теперь. А тогда – вылечили. И даже врачи удивлялись: живучая она у вас. Но прошло двадцать лет. И потом – КОВИД. Другое все отменилось. Интернет не работает. Кто-то тупо отвечает – автомат, чувствую: «Оператор, ответственный за ваше подключение, объявлен во всероссийский розыск… Во всероссийский розыск. Ваш звонок очень важен для нас!»
Комаров даже не могут победить! В центре Петербурга гложут, как в тайге, причем круглый год.
Щелкнула задвижка, и вышла Нона, держась за стенку. Бледная, как смерть.
– Чего-то мне плохо, Веча! – Рухнула на стул.
Скорая сейчас выезжает лишь на КОВИД. Пандемия! Причем и на КОВИД, говорят, уже не едут, умоляют «держаться», пока койки освободятся. А как они «освобождаются» – ясное дело!
– Может, от колбасы это? – с надеждой спросил.
– Но ты ведь тоже ее ел, Веча?
Да. И, к глубочайшему моему сожалению и отчаянию, меня не тошнит. Сделал даже попытку… Нет.
– Ничего, Веча! Пройдет! – бодрилась Нона.
– Ну… Попей вот чайку! – брякнул фарфоровой крышечкой. – Еще есть. А я пойду поработаю!
Кивнула, головкой-огуречиком.
А я пошел в кабинет. А как же ж! У меня ж кабинет! Я же тут думаю. Но если долго будешь думать – отстанешь. И не нужен уже будешь никому. Кроме себя. Да и то заскучаешь с таким вахлаком. Кто-то, может, неторопливо напишет более моральный сюжет, но я – быстро звоню. С моралью разберемся на Страшном суде. Но с ней надо не в лоб, а как бы с кошкой, ласкаясь… а потом – хвать! Но тоже играючи. Только так. Главное – определить бы Нону в ту же больницу. По моим стопам. Михаил Алексеевич – чудо! Сколько выпито вместе горилки? Граммов восемьдесят. А результат – чудо. Может быть, Ноне повезет? Надеюсь, там еще лечат кое-чего, кроме КОВИДа? У меня-то был не КОВИД? Заодно помирюсь кое с кем, а то я что-то слишком утоп в мучительном самоанализе.
– Привет!
– О!
Хорошая буква.
– Неудержимо тянет в «Шинок». Тянет неудержимо. На место… выздоровления.
При этом, подлец, тонко рассчитывал, что закрыто все, просто погуляем, по одуванчикам, лирично. И всё порешим.
– А откуда ты узнал, что он снова открылся?
– Как?! – вырвалось у меня.
– С двадцать восьмого мая, то есть с позавчера, кабаки снова открыты!
– Надо это отметить!
Хотя средств, прямо скажем, не густо. Робот денег не шлет. Заодно разберемся. Надо две задачи ставить как минимум на одну встречу. Хоть одна сбудется.
– Идем?
– Через сорок минут! – отпечатала она.
На улице опять каркают. Но там КОВИД не КОВИД, а приходится маршировать, как солдатам под пулями. Вдоль Мойки шел, бегло любовался узким газоном с желтыми одуванчиками. Почему-то раз в год вижу их. Бац – и уже белые, и сдувает ветер. И – полгода прошло. Лечь бы сейчас среди них с бутылкой фиолетового вина. Вино и одуванчики. И глядеть в небо. «Тай думку гадать»! Зачем я не сокол, типа. И больше ни о чем! Стал заваливаться туда на ходу, но левой рукой себя удержал, под бок. Смирна! Отдохнем чуть позже.
Прибыл! «Шинок» стоит. Рушники и мальвы на месте. И среди них, как цветочек, – она! Так прямо ей в глаза и сказал.
– Омерзительно выглядишь! – отметила она.
Не время спорить! Тем более это правда. Подобострастно кивнул. Надо плавно поворачивать к тому, ради чего я пришел. К просьбе, которая вряд ли будет ей по душе. Но если бы мы всегда делали только то, что нам по душе! И она это понимает! Жизнь у нее была – будь здоров! Так что я… чтобы одну не тошнило – рискую любовью другой. Ищите другие варианты и сообщайте мне, в порядке узнавания… А пока… Любовь – за больницу. Чтобы одну не тошнило, жертвую своим счастьем с другой. Потом, может, придется наоборот, в обозримом будущем. Черт! Даже ластиться некогда. Как там – та? Набрал воздуха, чтобы начать, и вдруг икнул.
– О! – вырвалось у меня. – Значит – колбаса…
– Как-то странно ты себя ведешь! – подметила Мила.
Не спорю. Но главное, что меня тошнит. И довольно явственно. И это великолепно! Значит всё-таки колбаса, второй свежести, а никакой не цирроз. Кажется, я думаю вслух?
– Извини! – пробормотал я и зигзагами (так повело) направился к двери (которая, к сожалению, рядом) с приколоченной к ней мужским профилем. И, боюсь, оттуда понеслись звуки, аналогичные недавно описанным мной. Вышел, утирая с подбородка
