а мой муж – алкоголик!
Шум воды убаюкивает. Мама моет руки, приводит в порядок кухню, быстро орудуя ярко-зеленой губкой, и попутно вываливает на меня подробности поездки. Я слушаю вполуха, автоматически вычленяя из беззаботной болтовни важную информацию: «уезжаем девятого», «такой хороший отель», «Кипр», «ноябрь, конечно, не сезон, но…», «а вернемся двадцать третьего».
Я прислушиваюсь к себе. Ищу хоть какие-то признаки того, что буду скучать по ним или грустить, но чувствую лишь облегчение. Целых две недели одна…
– А теперь… – Мама делает многозначительную паузу и ставит передо мной чашку чая. Рядом как по волшебству появляется тарелка с горкой печенья. – Я хочу все про него знать, и тебе не отвертеться.
– Про кого? – невинно хлопая глазами, спрашиваю я.
– Вы целовались?
– Мама!
Я чувствую, как горячая краска заливает лицо, уши, шею… Спорим, у меня даже пальцы на ногах покраснели?
– Кажется, пора обсудить секс и контрацепцию, – тихо хихикает мама.
Я вскакиваю так резко, что стул ударяется о стену.
– Клянусь, еще хоть слово, и я с разбегу выпрыгну в окно!
Мама прячет лицо в ладонях, но по тому, как трясутся ее плечи, становится понятно, что она смеется.
– Ладно-ладно. Я прекрасно знаю, что вы в этом разбираетесь лучше нас. Одну только вещь скажу…
– Мам!
Она тянется, чтобы накрыть мою ладонь своей, но я быстро прячу руки под стол.
– Только одну, я обещаю. Только одну! А потом можешь съесть целых две тарелки печенья. Ты просто… – мама глубоко вздыхает, – не делай того, чего не хочешь сама. Что бы ни случилось, это должно быть не ради кого-то, а для тебя самой. Не из боязни отказать или обидеть, не из страха кем-то там не тем показаться, не потому, что хочет он, а для себя. И пожалуйста, с презервативом.
Я роняю голову и упираюсь лбом в сложенные крест-накрест руки. Лицо просто горит, а волосы, кажется, вот-вот начнут дымиться. И вместе с тем я чувствую странное облегчение оттого, что она сказала это вслух.
– Все, ешь свое печенье. И мое печенье. И все печенье мира.
Щеки у мамы розовеют. Наверное, ей тоже непросто говорить об этом, тем более с такой, как я. Я подцепляю пальцами печенюшку и разламываю пополам. От душистого теста поднимается пар. Может, печенью тоже неловко?
– Мам, а что, если… Что, если так поступают с кем-то другим. Скажем, с моей подругой, а не со мной. Что я должна делать тогда?
Мама наливает чашку чая и садится напротив. Ложечка, которой она размешивает сахар, тихо звякает.
– А как именно с ней поступают?
– Это неважно…
– Это важно. Одно дело – сорванный украдкой поцелуй. И совсем другое, если… В любом случае, тебе стоит для начала поговорить с ней, быть рядом. Искренне. Может, она недостаточно себя ценит? А этот ее парень…
– Он просто придурок!
– Это общепринятое мнение или твое собственное? – усмехается мама.
Я сердито пожимаю плечами. Что она вообще имеет в виду?
– Ну, меня вот в школе считали заносчивой из-за того, что я ни с кем не здоровалась. А у меня было просто ужасное зрение, минус семь. Я никого не видела, вот почему не здоровалась! Понимаешь, к чему я?
Я качаю головой, и мама вздыхает.
– Просто кто-то может оказаться совсем не таким, как ты думаешь. Глубже, интереснее, злее… Бывает по-разному, но чаще просто другим.
– Нет. Если кто-то выглядит как придурок, и ведет себя как придурок, скорее всего, он придурок и есть!
– Так, – мама решительно опускает свою чашку на стол. – Я думаю, в наш разговор нужно внести какую-то конкретику, а то твои эмоции меня сбивают с толку. Я к ним не привыкла. Что именно он пытался сделать с… твоей подругой?
Говорить или нет? Это чужой секрет, но мне так отчаянно нужен совет…
– Он пытался, кхм, склонить ее к сексу, хотя она к нему не готова.
– О-о-о…
– И еще, кажется, пытался ее изнасиловать, – брякаю я.
Мама молча разглядывает меня, а затем поднимает руку и сводит указательный и большой пальцы, оставляя между ними крошечный зазор.
– Примерно вот столько отделяет меня от по-настоящему жуткой истерики. Если ты говоришь о себе… Если ты попала в беду и с тобой случилось…
– Да нет же, я говорю не о себе!
– Тогда скажи своей подруге, чтобы она немедленно обратилась за помощью. Пусть поговорит со своей мамой. Или с психологом. А лучше пусть обратится в полицию, потому что попытка изнасилования – это уже преступление. Дети не должны…
– Мы не дети, – вяло огрызаюсь я.
– Даже взрослые женщины часто не знают, как им поступать в таких ситуациях, – твердо отрезает мама. – Твоя подруга обратилась куда-нибудь? Хочешь, я с ней поговорю?
– Нет. – Я качаю головой. – Она… ее родители знают. Все уже хорошо, честное слово. Выдыхай и… спасибо, мам.
Мама протягивает руку, чтобы погладить меня по щеке или волосам, но, опомнившись, отдергивает:
– Извини. Ты же не любишь…
– Мне пора делать уроки. – Вскочив, я неловко выбираюсь из-за стола и сбегаю из кухни. Мамины слова беспорядочно скачут в голове. Мне хочется остаться одной и подумать, но вместо этого я застываю на пороге комнаты и, обернувшись, предлагаю:
– Хочешь… Давай я помогу тебе собрать вещи или типа того?
– Серьезно? Конечно!
Мама выглядит такой удивленной и радостной, что у меня сжимается сердце. Все-таки я ужасная дочь. Ужасная-ужасная-ужасная…
Остаток дня мы проводим, разоряя шкафы и коробки, в которых хранится мамина одежда. Ксю восторженно зарывается в горы шмоток на полу. Ее почему-то ужасно забавляет, когда я громко чихаю, а меня смешит то, как заливисто она хохочет. Мы болтаем с мамой без умолку, пока она сменяет платье за платьем, и это как экскурсия в прошлое. В юности мама носила совершенно безумные шмотки, слушала фолк и была завсегдатаем музыкальных фестивалей.
– Ого, что это у вас здесь творится? – спрашивает папа, заглядывая в комнату.
Мы так расшумелись, что не услышали, как он пришел.
– Вечеринка только для девочек! – радостно выдает мама, со смехом швыряя в него какой-то кофточкой. – Мальчикам вход воспрещен.
– Слушаюсь и повинуюсь, – шутливо откликается папа.
Он исчезает за дверью, а мама наконец делает свой выбор.
– Решено, возьму желтое и белое льняное! И синее джинсовое!
Она бросает платья в раскрытую пасть чемодана, где сидит Ксю. А я не могу избавиться от мысли о том, какое из этих платьев будет на ней, когда все закончится…
Глава 14. Бумажные цветы
На репетиции в четверг Каша собирает вокруг себя всю «мебель» –
