тех, что использовал в своих фильмах Хичкок. Жуткая шутка.
– Записка с упоминанием античной трагедии…
– И орудие убийства, подсунутое под дверь.
Фокса в очередной раз согласно кивнул:
– «Разоблачи меня, если считаешь, что тебе это по зубам, – вот что как бы говорил вам убийца. – Стань больше чем человеком, превратись в воплощение холодного ума».
– Да, это весточка, – признал я. – Точно так же, как рука убитого доктора, указывающая на тот журнал, где помещена моя фотография в роли Шерлока Холмса. И записка, напечатанная на машинке Эдит Мендер, тоже адресована мне.
Я снял шляпу, рассеянно стряхнул несколько сухих листьев оливы, упавших на поля, и снова надел. Вздохнул глубоко и соболезнующе, как человек, принесший дурную весть.
– В тот день, когда мы с вами познакомились, вы высказали интересную мысль о способности читателя забывать прочитанное, а потом повторили это после гибели Клеммера. В таинственной истории задача автора не просветить читателя, а ослепить. Добиться того, чтобы читатель сосредоточился на вопросе «как?», а не «кто?». И потому задача автора – не дать читателю распознать расставленные ему ловушки, а если тот все же разглядит их или почует, следует накапливать ложные следы, предъявлять их один за другим, не давая читателю перелистнуть страницы, вернуться в начало, осмыслить и убедиться… Понимаете?
– Отлично понимаю.
– И это будет равносильно тому, чтобы заставить читателя выработать нечто вроде теории, похожей на теннисоновскую «Мод» – безупречно ущербную, холодно-цельную, великолепно никакую.
– Так оно и есть, – восхищенно кивнул он.
– В таком случае кажущийся беспорядок станет не чем иным, как препятствием на пути к излишнему размышлению. Ибо читатель, чересчур склонный к анализу, всегда опасен для автора.
Каменное изваяние, в которое превратился мой собеседник, вдруг ожило.
– У вас есть подтверждение какой-нибудь гипотезы? – охрипшим голосом спросило оно.
– Кое-что есть. Мне не хватает последних элементов, чтобы можно было ее сформулировать.
– А пока не можете?
– Вот-вот смогу.
Фокса поглядел с растерянным любопытством:
– Три плюс один равно четырем, Холмс, – так вы сказали вчера. И не время от времени или если выйдет, а всегда.
– Это в реальной жизни, – ответил я. – Но не забудьте – мы с вами в романе.
Я загляделся на облачко сигарного дыма. Ветра не было, и он поднимался вертикально.
– Кто сказал, что преступный мир навеки утратил дух авантюризма и романтики?
– Вы и сказали. – Намек на улыбку так и не проявился полнее. – Ну то есть Шерлок Холмс.
– Это из «Вистерии-Лодж»?
Он сморщил лоб, припоминая:
– Кажется.
– Ну вот видите, Шерлок Холмс или Конан Дойл ошиблись. Остались еще романтичные убийцы.
– О господи…
– Еще раз должен признать, что наш убийца – настоящий виртуоз. Гений изобретательности, способный сорвать банк. Затевая свою игру он так сильно рискнул, что, в сущности, до сих пор почти ничем не рисковал.
Я шел по песку к той части пляжа, что тянулась от павильона до развалин форта. Испанец шагал за мной, продолжая допытываться:
– А Клеммер? Он что, принимал в этом участие? Думаете, его убили из-за этого?
– Сомневаюсь, что это было чисто игровое – простите мне это жуткое определение – убийство. Что касается версии «импровизация», есть очень весомые аргументы против.
Я сделал еще несколько шагов к форту. Солнце так отблескивало на песке, что глазам было больно, и шляпа не спасала. Ближе к берегу уже слышались посвист ветра и шум прибоя.
– Сомневаюсь я и в том, что Клеммер имеет прямое отношение к двум другим убийствам. Склоняюсь к мысли, что какая-то часть его прошлого случайно пересеклась с намерениями убийцы. И тот, обнаружив это, всего лишь воспользовался представившейся возможностью.
– Вот как… Интересно.
– Когда внимание зрителей привлекает какое-нибудь значительное событие, зрители обычно не в состоянии заметить что-нибудь еще, даже если оно происходит у них на глазах.
Фокса поглядел с подозрением:
– Это вы о чем?
– Одно из неудобств реальной жизни состоит в том, что очень редко удается увидеть развитие сюжета до конца. Зато в литературе и в кино развязку можно приберечь для последней главы.
Мой собеседник по-прежнему не сводил с меня немигающих глаз:
– А мы с вами на какой?
– На предпоследней.
– Стало быть, до решения еще далеко, Бэзил. То ли случайно, то ли умело воспользовавшись открывшимися возможностями, преступник уложил одним выстрелом трех бекасов, уж простите за такую вольность, а нас поднял на смех. Шерлок Холмс и Ватсон унижены Наполеоном преступного мира.
Остановившись, я обернулся к нему. Потом, возражая, поднял руку с сигарой:
– Простите, что выпячиваю свой приоритет, но множественное число вами тут употреблено не вполне корректно.
– О чем вы?
– Об употребленном вами местоимении «мы».
Он трижды моргнул:
– Это как?
– Вы, надеюсь, помните «Второе пятно»?
– Разумеется, помню… – Фокса был сбит с толку. – Но при чем тут…
Я позволил себе толику педантизма:
– Quis custodiet ipsos custodes?[88]
– Простите, не понимаю…
Я процитировал по памяти:
– «Мы в такой ситуации, дорогой Ватсон, когда закон опасен для нас не менее, чем преступники»[89].
Он снова захлопал ресницами. Вернее сказать – хлопнул лишь один раз, а потом взгляд его зале-денел.
– Что вы имеете в виду?
– Многое… – отвечал я спокойно. – В том числе и эпизод, когда открылась якобы запертая изнутри дверь в номер доктора Карабина.
– Что?
– Вы прекрасно знаете что. Знаете, не правда ли, дорогой Ватсон? Или на этой странице рассказа вы предпочли бы зваться «профессор Мориарти»?
На развалинах венецианского форта ветер с моря на склоне холма превратился в приятный бриз. От подножия стены, грязной от всякого мусора и обломков, принесенных морем, полукругом простирался пляж, а в ста шагах от нас стоял павильон и виднелись на песке спутанные мотки водорослей. Вода, изумрудная у самого берега, дальше становилась темно-синей, и утихающий, по всему судя, шторм еще срывал с нее клочья белой пены.
– Номер доктора Карабина был заперт не изнутри, а снаружи, – сказал я. – И ключ лежал у вас в кармане.
Сняв шляпу, я сидел на выступе крепостной стены. Фокса стоял передо мной, черный на фоне светлого неба, как если бы на съемочной площадке его осветили сзади. Солнце в зените покрывало его лицо глубокими бороздами тени и света.
– Отчего вы так решили? – осведомился он очень спокойно.
– Знаете ли вы, что такое монтаж? – спросил я, будто не слыша.
Он кивнул:
– Режут и склеивают отснятые кадры, да?
– Именно так. Камера показывает один эпизод, потом другой, но между ними есть зазор, разрыв. Режиссер и монтажер убирают этот ненужный промежуток… Для того, к примеру, чтобы перейти с плана одного лица на другое, не меняя точки съемки, не прибегая к панорамированию, не показывая, что было между этими героями, какое выражение было на их лицах перед тем и после того, что они сделали или сказали.
– К чему это все?
– Монтаж нужен, чтобы зритель получил возможность сам заполнить эти пустоты. И вот в них-то и можно устроить ловушки. Понимаете?
– Не совсем.
– Ложь может выявить не меньше, чем правда, просто надо внимательно слушать.
– О какой лжи вы говорите?
Чтобы придать моменту торжественности, я про себя досчитал до десяти и лишь потом ответил:
– Ключ находится у вас. Вы нагибаетесь, смотрите в замочную скважину и говорите, что номер, кажется, заперт изнутри. Мадам Ауслендер ушла за мастер-ключом и вот-вот вернется, после чего наверняка выяснится, что вы сказали неправду; а вы тем временем говорите, что вроде бы изнутри доносится стон. И это оправдывает то, как торопливо вы делаете все дальнейшее.
– Что же я делаю?
– Хватаете со стены огнетушитель и бьете им в дверь. Важная деталь: бьете не в замочную скважину, а ниже. Пробиваете в филенке дыру. Просовываете руку и говорите, что ключ в скважине, что не соответствует действительности. Пряча ключ в кулаке, вставляете его в замок с обратной стороны. Делаете вид, что не дотягиваетесь, отстраняетесь, зовя на помощь меня, а я обнаруживаю его в скважине.
– А как же щеколда? Вы же сами убедились, что там была и задвижка.
– Да, это так, и признаю, что это был мастерский ход – великолепная импровизация на ходу. Едва лишь вы ощупью вставили ключ в замок, как тут же нащупали и задвинули щеколду. Потом сказали, что не дотягиваетесь, уступаете место мне, и я подтверждаю вашу версию.
– Прекрасно, – согласился Фокса.
Я взглянул
