нам неизвестны.
– Да какие же?
– Не знаю, – солгал я.
Мы многозначительно переглянулись. Фокса и я сидели на террасе в тени магнолии. Остальные вместе с прислугой оставались в салоне, карауля друг друга.
Фокса взглянул на них и понизил голос:
– Мадам Ауслендер? Пятнадцать лет назад она вышла из лагеря смерти.
– Это очевидный факт.
– Потому я его и упомянул.
Я в сомнении покачал головой:
– Помните, очевидные факты – штука очень ненадежная.
– А что скажете о Жераре? Он может быть исполнителем…
– Все возможно.
– И даже вероятно, а? Вы сами мне рассказывали, что после разгрома Франции он попал в плен к немцам и был отправлен в Германию.
– Все так.
Фокса подумал еще немного и потом негромко присвистнул:
– Мадам Ауслендер и ее метрдотель…
– Удивляете вы меня, Пако! Вы что, забыли одно из нерушимых правил детектива, о которых мы вчера с вами толковали: убийцей не может быть дворецкий?
– Тем не менее версия недурна.
– Есть и другие.
– Ну например?
– Веспер Дандас.
– Не верю я, что…
Я взмахнул рукой, отметая возражения:
– Все началось с нее и ее подруги Эдит Мендер. А женщины – животные, сложно устроенные.
– Спироса не поделили?
– Не обязательно. Не сводите все страсти к одной.
– А что же тогда? Соперничество? Зависть? Ревность еще к чему-то?
– Вы же слышали. Она призналась, что способна убить.
– Да мы все способны… Разве не так? При должном стечении обстоятельств. Вот, к примеру, ваши друзья Малерба и Фарджалла.
Я улыбнулся. Воображения не хватает представить себе, как Нахат кого-то убивает. Вот Малерба – дело другое, но у него наверняка и причины бы нашлись.
– Замечаю, Ватсон, что бо́льшая часть ваших заключений ошибочна. Однако временами ваши заблуждения указывают мне дорогу к истине[85].
На лице моего собеседника лишь через минуту появилась улыбка, да и та была больше похожа на гримасу.
– Поясните вашу мысль, Холмс.
– Подлинное искусство детективщика, как вы знаете, заключается не в том, чтобы рассказать историю, а в том, чтобы читатель – ошибаясь или нет – рассказал ее самому себе. Истинный мастер повествования лишь подталкивает читателя к этому. Не знаю, насколько посредственны могут быть его романы, но рассказывать он умеет.
– Я так и не понял…
– Я и вас считаю способным на убийство, – перебил я его. – Да и я бы мог.
Он в очередной раз взглянул на меня как-то странно:
– Ну конечно… И вы тоже. Или я.
Мне надо было выпить. Все мое существо, мозг и сердце требовали этого. С безнадежным вздохом я склонил голову и провел пальцами по вискам, приглаживая волосы. Будь у меня под рукой кокаин, семипроцентный или еще какой, я бы вколол себе дозу. Вплотную приблизилось, думал я с тревогой. Да, меня тревожил близкий финал – возвращение в печальные вечера, пропитанные туманом и тоской.
– Как вы отлично знаете, – сказал я, – речь идет о том, чтобы выстроить гипотезу, которая связала бы факты, казалось бы несочетаемые, и объяснила их. Затем надо проверить эту концепцию и все возможные комбинации и, если она этой проверки не выдержит, выстроить другую. Вы согласны?
– Вполне.
Я соединил кончики пальцев под подбородком.
– Однако мыслю я с черепашьей скоростью, Ватсон.
– О чем вы? – удивился он.
– Нисколько не блещу сплавом воображения и действительности – основой моего искусства[86].
С этими словами я поднял голову, чтобы взглянуть на него. А он не сводил с меня смущенных глаз.
– Чтобы солгать, пригодиться может все что угодно, – добавил я. – И вы дали мне ключ. Поединок в детективе идет не между убийцей и сыщиком, а между автором и читателем.
Взгляд моего собеседника сейчас вдруг стал странно пристальным. Фокса глядел не моргая.
– А вы уже решили, кто здесь кто?
Поднявшись, я показал на дорожку в сад и на берег, с соседнего стула взял свою панаму:
– Пойдемте прогуляемся. А заодно проясним этот пункт.
Он еще на меня посмотрел. Затем встал и двинулся за мною следом.
Мы молча шли через оливковую рощу, и со всех сторон нас окружал треск цикад. Солнце, стоявшее почти в зените, прижимало наши тени к теням деревьев. Я остановился там, где начинался песчаный путь к павильону и морю. Оттуда слева от нас виднелись последние в жизни следы Эдит Мендер, а рядом отпечатки моих подошв, оставленные, когда я замерял расстояние.
Я взглянул на Фокса:
– Знаете, в скольких рассказах и романах о Шерлоке Холмсе фигурируют следы?
– В десяти или больше.
– В двадцати семи. «Отчетливо прочитал на снегу пространную и непростую историю»[87].
Мы постояли молча, глядя на чистое небо, на море, которое до венецианского форта было безмятежно гладким, а за фортом – бурливым, на поросший кипарисами склон холма, защищавший нас от шторма.
– Три дня всего прошло, – вздохнул Фокса. – А кажется, будто три недели. – Он вскинул руки и тотчас уронил. – О себе могу сказать, что чувствую себя побежденным.
Эти слова меня удивили.
– Не падайте духом. Случай сложный, запутанный, но не безнадежный. Ничто так не взбадривает, как ситуация, где все оборачивается против тебя.
– И становится невыносимо противным.
– Зато нас двое.
– Уже нет. Вы оставили меня позади. – Он взглянул с подозрением. – Не может быть, чтобы вы были так же растеряны, как и я.
Я внимательно посмотрел на него, осмысливая его тон. Он не столько удручал, сколько наводил на размышления. Внятнее, чем признание в своем бессилии, звучал намек, что я не открываю ему свои карты. Между прочим, так оно и было.
– Полагаете, я скрываю какие-то факты? Или выводы?
Мы сделали еще несколько шагов, прежде чем он ответил:
– Подозреваю, что вы прошли дальше, чем кажется. И что каждое ваше слово и даже ваше молчание указывают на какое-то определенное место.
Я невозмутимо достал из кармана последнюю жестянку «Пантер». Оставалось пять штук. Предложил Фокса, но он молча отказался.
– Мир полон очевидных фактов, которые никто не удосужился заметить. Гибель Эдит Мендер преступник хотел выдать за самоубийство. Это злодеяние мы можем считать не связанным с последующими. Мотив его неизвестен, и, вполне вероятно, тем бы все и кончилось, если бы дела убийцы не приняли опасный для него оборот. – Я остановился и раскурил сигару. – До этого места мои рассуждения правильны?
– Вполне, – кивнул Фокса.
– На сцену вышел доктор Карабин – вышел и сделал некие выводы, которые нам также неизвестны. Вернее, в этом заподозрил его убийца, а еще вернее – доктор уведомил его сам. Так или иначе, убийца решил его убрать. И еще я подозреваю, что к этому кое-какое отношение имеет малина.
– Малина?
Я помолчал, выпуская дым.
– Да. Ее сок пачкает зубы.
– Не понимаю.
– Я тоже, это всего лишь впечатление. Впечатление от того, что меня интригует. Но всему свое время. Сейчас важно другое – в интервале от гибели Эдит Мендер до убийства Кемаля Карабина возник некий фактор, придавший всему происходящему иной вид. А именно вмешались мы с вами в качестве толкователей событий и фактов.
– Вы думаете, это и ускорило ход событий?
– Правильней было бы сказать – изменило. Превратило более или менее скрытое преступление в очень заковыристую интеллектуальную задачу. В шахматную партию. В зловещую игру.
Фокса с рассеянным видом созерцал небо, далекое море, пляж за павильоном, где все еще лежал труп Эдит Мендер.
– Или, иначе говоря, на сцену вышел гений зла.
– Что же, можно и так сказать. И с этой минуты все превратилось в клубок тщеславий и вызовов – вызовов прежде всего уму. Поняв, что я взял на себя роль, столько раз сыгранную в кино, убийца, который тоже внимательно читал Конан Дойла и видел мои фильмы, решил и себе взять роль… Принять участие в этом празднестве.
– Стать на сцене третьим.
Я вздернул бровь и холодно ответил:
– Порой от третьих до вторых рукой подать.
– Не понимаю… – запнувшись, проговорил Фокса.
– Не важно, – сказал я. – Важно то, что, когда убийца прикончил Карабина, он уже вошел в игру, уже наслаждался этим, провоцировал нас, рассыпал записки, оставлял следы, ложные и реальные. Всячески старался усложнить результаты, чтобы затемнить причины.
– Адресуя все это вам и мне.
– Особенно мне.
– Запертая комната…
– Да.
– Парик, надетый задом наперед…
– Это был ложный след, который никуда не вел. Отвлекающий маневр, наподобие
