не могла вернуться к Францу, на чердаке тоже меня легко отыскать. Оставалось, возможно, только одно место, где я могла бы сейчас спрятаться, по-крайней мере, я на это надеялась, спускаясь по второй лестнице к каморке, где обитал Грау.
Да, он так и говорил, его дверь никогда не бывает заперта, и сейчас в комнате никого нет, мебели тоже не много, я на ощупь дошла до окна и замерла, прислушиваясь. Где-то вдалеке звучали раздраженные и плаксивые голоса вперемешку, раздавались какие-то хлопки, а потом мне послышался девичий плач-стон.
Я заткнула уши и зажмурилась, попыталась открыть окно, чтобы выбраться на улицу, но вскоре поняла, что и этого у меня не получится - снаружи была установлена решетка. Отто живет в настоящем каземате, почти пустая маленькая клетушка и решетчатое окно. Где же тут «арийские привилегии»... Несусветный аскетизм. Ницше он что ли перечитал в юности. Или с некоторых пор Отто все равно, где жить и что его окружает.
Я села на кровать возле окна, сняла туфли и легла поверх одеяла, натянув на себя его края и закутавшись, словно в кокон. А куда я еще могла деться, не в шкаф же мне теперь прятаться. Не знаю, сколько прошло времени, пока я лежала, глядя в темный потолок, как дверь отворилась и кто-то зашел. Я немедленно напряглась, приподнимаясь на постели, а потом услышала сдавленный голос Грау:
— Ты здесь? Правильно. Я сразу сказал, что тебе нужно прийти сюда.
— А он сейчас где?
— Был в кухне, кажется, собирается в город. Дорих за ним присмотрит.
— Какой он га-ад… Сволочь последняя! Ненави-ижу! - простонала я, в отчаянии понимая, что не могу даже заплакать, совсем пусто в душе.
— Сама виновата, не надо было выставлять себя на показ.
Голос Отто звучал непривычно спокойно, даже равнодушно, будто ничего не случилось и все так и должно было пройти, будто по тщательно спланированному сценарию. А вот я начала закипать.
— Что за шум был внизу? Я сказала, что партизаны напали, он сразу сбежал…
Отто тихо засмеялся, а потом внезапно раскашлялся и шмыгнул носом.
— Я разбил пару бутылок с шампанским, зеркало в ванной и еще кое-что поломал… Вел себя как пьяный дурак, тискал Берту, чтобы она верещала погромче. А ты здорово придумала насчет партизан… правда, их здесь нет.
— Значит, Вальтер точно уедет, не будет меня искать?
Отто тяжело вздохнул, опустился в кресло, кажется, был еще чем-то расстроен, и тут меня посетила страшная мысль, от которой я вскочила с постели и подошла к нему:
— Он тебя ударил? Скажи, ударил?
— Это ничего… Я вел себя безобразно и жестко говорил с ним, он мог пристрелить меня на месте и был бы совершенно прав.
Отто засмеялся уже почти весело.
— Но я вовремя напомнил, что мой отец до сих пор бережно хранит фотографии, где он изображен вместе с Эрихом фон Гроссом. На одной из них есть даже маленький я. Представляешь, Ася, я был послушный мальчик, только очень боялся крыс. Бабушка отправляла меня в подвал за молоком, а я не мог идти, потому что думал, будто крысы выскочат и окружат меня.
А знаешь о чем я думал еще? Только не смейся… Я представлял, как вырасту, женюсь и жена родит мне сына. А бабушка тоже отправит его в подвал, и он будет боятся, но никому не скажет об этом, потому что бояться стыдно. Можешь себе вообразить? Я видел своего сына маленьким и жалким, а вокруг него кружат огромные жирные крысы, а я сам уже взрослый и важный - сижу наверху в кабинете, разбираю бумаги и не знаю, как плохо сейчас моему мальчику, не спешу идти на помощь… Ася… Я плакал в подушку, мне так было его жаль.
"Господи, бедный Отто!"
Меня ноги не держали - я села на колени прямо у кресла, в котором он находился, оперлась рукой о деревянный подлокотник и опустила голову, прикрывая глаза. Надо было что-то сказать... пожурить.
— Ты словно глупая Эльза из сказки. Она до свадьбы боялась, что еще не существующий сын пойдет в подвал за пивом и ему на голову балка упадет.
— Да, я помню. И, правда, глупая Эльза.
Мы оба попытались шутить, но у нас плохо получалось. Наконец Грау проговорил:
— Ложись спать, а я посижу в кресле. Тебе надо отдохнуть.
— Сам ложись, это ведь твоя кровать.
— Я тебе ее уступаю. Не беспокойся, она чистая.
Вдруг я заметила, что он неестественно держит свои руки, сложив их на коленях рядышком, даже не пытается ими двигать. Да они же замотаны в какие-то тряпки!
— Что у тебя с руками?
— Я же сказал… я разбил зеркало.
— Кулаком? Ты что, совсем обалдел?
— Не знаю… так получилось.
— Давай включим свет, надо посмотреть, может, перевязать лучше.
— Ничего не надо делать! Хватит скулить.
Он сказал это своим прежним - холодным и чужим голосом, и я немедленно отстала. Вернулась на кровать и, немного поколебавшись, снова легла, замотавшись в одеяло. Даже честно попыталась заснуть, но в голове словно молоточки стучали, мысли громоздились одна на другую, как невероятные персонажи в картинах Сальвадора Дали: нагромождение черепов в глазницах самого огромного... потом часы, словно блин, стекающие со стола - даже время раскисло, рсплющилось от невыносимой тяжести бытия.
Тогда я снова села и замотала головой:
— Не могу спать! Я должна тебе хоть чем-то помочь. Мне все равно не успокоиться.
— Мне тоже… у меня руки болят… и лицо… - уныло пожаловался он.
— Давай приложим мокрое полотенце!
— Хочешь прогуляться до кухни или заглянуть в ванную? Ну, вперед, может, он передумал ехать в город.
— Я могу подняться к Францу...
Голос мой звучал неуверенно, и Отто вяло ответил:
— Лучше подай мне фляжку, там в тумбочке, в самом дальнем углу на нижней полке. И зажги ночник…
Я включила маленький светильник на стене и без труда нашла в тумбочке требуемый предмет. Когда Грау поднес фляжку ко рту, я заметила бурые пятна на вафельном полотенце, которым были замотаны его кисти.
— Слушай, надо нормально тебя перевязать, обработать порезы хотя бы той гадостью, что ты пьешь. Может инфекция попасть, потом замучаешься лечить. У тебя есть аптечка?
— Пара бинтов в сумке.
Я нашла бинты, размотала полотенце на руках Отто и ужаснулась от того, как они сейчас выглядели. Наконец
