Он глубоко вздохнул, ему не хватало воздуха.
— Приготовить тебе что-нибудь поесть? — спросила Мария.
— У меня уже нет времени, — сказал он. — Я заехал, чтобы увидеть тебя. А теперь мне пора. И так слишком долго меня не было на фабрике.
— Подожди, я хоть бутерброды тебе сделаю.
— Спасибо.
Он поцеловал жену и вышел из дома. По лестнице директор сбежал не оглядываясь. Нужно было как можно скорее возвращаться.
«Если они останутся, — подумал он о Марии и Кшиштофе, — надо будет время от времени им звонить».
— Вы что-то сказали? — спросил Лех.
— Простите?
— Мне, видимо, послышалось, — смутился водитель.
— Ничего, ничего, пан Лех. Тут так закрутишься, что для себя времени не остается…
— Это правда. — Водитель притормозил. Чуть не попав под машину, дорогу перебежал мальчик в зеленом плаще. Мать стояла на краю тротуара и заламывала руки.
— Заболтается такая, — буркнул Лех, — а потом рыдает.
— У вас хорошая реакция, — похвалил его директор.
— Я уже столько лет езжу.
«И я тоже столько лет, — подумал директор. — И по ухабам, и сейчас, когда полегче стало. Но кто мог предположить, что случится такое? Кто мог предположить?»
Он застегнул плащ на все пуговицы, потому что почувствовал пронизывающий холод, и ехал дальше молча.
Лех сказал:
— Ну вот мы и дома.
Директор взглянул на высокий огненный столб. Его было видно со всех сторон, казалось, что он рядом, что обжигает даже здесь. Жарко становилось при одном только виде этого, готового к прыжку, ярко горящего пламени, которое в любую секунду могло сломать шаткие барьеры, поставленные на его пути людьми, — из воды и песка, из пота и боли распухших от тяжести лопат рук.
Постояв минуту, он повернулся и вошел в здание дирекции. И никто не знал, о чем думал директор, глядя на разбушевавшуюся огненную стихию.
7
Огонь выглядел так, словно потоком низвергался с черных облаков.
Тут все было иным, непохожим на то, что он видел из окон дирекции. Там Терского от огня отделяло большое пространство, а кроме того, два цеха и стены административного здания. Даже возможность спастись, даже ожидание помощи воспринималось там совсем иначе, чем здесь, даже страх был другим.
Неуверенность, боязнь того, как его примут, проходили. Он все меньше думал о себе, все больше чувствуя близость к этим людям. Здесь в расчет принималось только одно — кто сколько земли бросил на растущий вал, здесь значение имело лишь то, хватит ли у людей сил, чтобы успеть все сделать до конца. А дело было простым: рыть, борясь со страхом, строить плотину против смерти.
Огонь выглядел так, словно он доставал до неба и облаков.
Они. Почему он думал так, отделяя себя от этих людей? Потому что делал другую работу? Они всегда были вместе, хорошо знали друг друга. Это они выдвинули его из своих рядов. Не вытолкнули из толпы, а просто велели выйти вперед. Это было не поражение, а победа.
Здесь, у подножия вала, в пыли, потерял он вкус горечи, который принес с собой. Песок скрипел на зубах. Это был уже другой вкус, и совсем другого рода усталость делала тяжелыми его руки. Терский не чувствовал страха ни в себе, ни в тех, кого он видел рядом с собой склонившимися к земле. Спокойствие, несмотря на опасность, упрямство в работе, но не страх. Все сведено к простым движениям тела и к простым линиям мысли.
Пожар земли поджигал небо; из черных туч падал густой поток огня.
Почему так получается, что руки, которые вознесли человека вверх, не хотят протянуться потом, чтобы его поприветствовать? Разве обязательно надо превозмочь себя, чтобы не плыть по течению, как лист? Разве только мозоли на руках должны напоминать о молодости и о прошедшей жизни? Почему каждый на свой страх и риск снова начинает искать то, что уже давно известно, но слишком легко улетучивается из памяти?
— Товарищ секретарь, — сказал парень в промасленном комбинезоне. — Отдохните.
— Как твоя фамилия?
— Гмерский.
— Ученик?
— Да.
— Родители знают, что ты остался на фабрике?
— А где же я должен быть? — удивился парень. — Они знают, почему бы им не знать.
— Закурить дашь? — спросил Терский. Он уже много лет не курил. Но сейчас, именно в этот момент, ему захотелось взять в руки сигарету, почувствовать вкус дыма во рту.
— Пожалуйста.
— Благодарю.
Курили только они двое. Другие не прерывали работы, но некоторые тоже начали распрямлять спины.
— А ведь могли бы уже нас и сменить, — сказал парень.
— Придут.
— Посмотрим.
Терский бросил сигарету и тщательно затоптал ее ботинком. Скоро он почувствовал, как через пропитанную потом рубашку начинает проникать холод. Секретарь снова взялся за лопату. Его сосед неохотно бросил свою сигарету. Очень не хотелось возвращаться к прерванной работе, тем более что ей не было видно конца. К тому же приходилось спешить, но сколько можно бороться, если натруженные и больные руки опускаются сами?
— Слушай, передохни, — сказал Терский.
— А вы?
— Ты же молодой.
— Ладно, ладно, — буркнул парень.
Больше они не разговаривали.
8
Инженер Моленда шел вдоль ряда склонившихся у насыпи фигур. Люди работали быстро. Более сильные энергично перебрасывали землю. Те, кто послабее, старались от них не отставать. Моленда смотрел на них, но думал совсем о другом.
Анджей погиб. Это противоестественно, что молодого человека уже нет в живых. Моленда делал все, чтобы забыть эту ужасную картину: Квек, стоящий у места гибели своего сына. И еще его неотступно преследовало ощущение, будто он видит останки Анджея.
— Терский! — крикнул он. — Вы не видели Терского?
— Он небось за письменным столом портки просиживает, — проворчал кто-то. Моленда не видел говорившего, по догадался, что это был Гере.
— А вы уж лучше помолчите! — заорал он, злясь на этого пьянчужку. — Это вы о своих собутыльниках можете так говорить!
Никто ему не ответил. Гере продолжал бросать лопатой землю. Главный инженер постоял еще какое-то время, готовый положить конец разглагольствованиям Гере, если тот осмелится хоть словом снова задеть Терского.
— Он работает вон там, пан инженер. — Магдяж поднял голову. — С теми ребятами.
— Спасибо.
Моленда пошел, ругаясь про себя и посматривая на Гере. Пьяная морда! Тряпка, а не человек! Что он здесь делает? Вообще-то главный инженер жалел, что ушел просто так. Может, надо было что-то сделать, проверить, такой ли уж храбрый этот пьяница? Но Моленда все же понимал, что ведет себя, как юнец, раз не может справиться со злостью.
Стычка с Гере принесла ему облегчение. Он дал выход мучившему его беспокойству, которое
