первый рухнет? Тураах ли, Тимир ли? Но слово сказано, отступать некуда. Поэтому – взгляд, прямой и открытый: смотри, я не насмехаюсь, мне правда важно.
Лицо кузнеца – лишь на миг – застыло маской, но неживое выражение тут же сползло, сменилось задумчивостью.
– Да я и сам не знаю… Болит еще, жжет, да не так… Глуше. Тише. Может, права Алтаана: не любовь это?
Тураах успела поймать момент, когда Тимир начал проваливаться в себя. Не надо, так только хуже будет! Встать рывком, пошурудить угли – сработало! Резкое движение вернуло Тимира к действительности.
Кузнец моргнул, огляделся по сторонам и совершенно неожиданно для Тураах нанес ответный удар:
– Нашли следы Табаты?
Сказать ли? Догадки теснятся в голове, носятся стаей испуганных птиц, и посоветоваться не с кем.
Что за злая судьба выкосила всех опытных, знающих людей из их жизней? Погиб дархан Чоррун, не побоявшись истратить последние силы, чтобы спасти никому не нужную девочку-удаганку. Пропал Тайах-ойуун. Оставили наставники своих птенцов: ищите разгадку сами.
Вряд ли Тимир знал ответы, но так хотелось не биться больше одной в эту стену. Пусть это будет Тимир, широкоплечий, надежный. Не зря же говорят, что кузнецы – старшие братья шаманам.
– Мне страшно, Тимир. Я не уверена, что тот, кого мы ищем, все еще Табата. А вдруг он погиб там, в Нижнем мире, и по тайге бродит увр – злой дух, умерший страшной, не своей смертью? – шепотом произнесла, тихо-тихо. А сердце чуть ли не выпрыгивает из груди. – Шаманье слово зря не прозвучит, сам знаешь… Понял Табата, что не спастись, да проклял сам себя за то, что Алтаане помочь не смог. Увра к жизни не вернешь, только уничтожить можно. А я все думаю: коли так, что же я Алтаане тогда скажу?! Как ей потом в глаза смотреть буду?!
– Увр, говоришь? Сам себя проклял… Может статься, что так. – Тимир говорил спокойно. К чему удаганке знать, что у него вдоль позвоночника забегали мурашки от одной только мысли о таком исходе. – А может – нет. Не терзайся раньше времени, Тураах. Выследишь, своими глазами посмотришь, тогда уже и решаться будешь.
Видящая больше других. Знающая больше других. Стоящая между мирами. Удаганка. Тимир смотрел на Тураах и словно впервые видел: маленькая, почти игрушечная рядом с ним, такая потерянная среди тьмы. Теребит в пальцах какой-то шнурок, сверкает беспокойно черными глазами. Вспомнилась та страшная ночь: твердо глядит сотканная из тьмы девочка-удаганка на охотников, что пришли не то прогнать ее, не то убить, стоит одна-одинешенька.
Вспомнилось – и защемило, заныло от тоски сердце. Захотелось оградить ту маленькую девочку от всех бед, что есть на свете. Да так сильно, что потянулся Тимир, обнял хрупкие плечи.
И – удивительно – Тураах промолчала. Прикрыла глаза, спряталась в объятиях кузнеца. Клубочком свернулась, позволив себе хоть немного побыть беззащитной.
Рыжеватые отсветы от костра, едва касаясь скул, ложились на ее лицо, оттого глаза Тураах становились еще темнее, гуще. А ведь она красива! Иначе, не так, как Алтаана. И не холодной прелестью Туярымы. Сразу не заметишь, а приглядишься – и застынешь.
Тимир смотрел, впитывал, стараясь понять. Кружились белые пушинки, оседая на черных косах и тут же исчезая, обращаясь в мелкие капельки воды.
Он смотрел на Тураах, а она – на медленно вьющиеся в ночном воздухе белые мошки. И так спокойно, так уютно было в мире, сжавшемся до едва теплящегося костра и двух обнявшихся в его свете, что казалось: миг растянется до вечности, и это будет самая желанная вечность.
– Снег, – очнувшись, сказала Тураах. – Снег пошел.
Глава пятая
Алтаана проснулась перед самым рассветом. Села на постели. Какая тишина! И свет, проникающий в окошко, удивительно мягкий.
За ночь в мире что-то изменилось.
Тихо-тихо, чтобы не потревожить мать и сестру, Алтаана оделась и выскользнула из дома.
Белое. Все вокруг белое. Тонким покрывалом принаряжены крыши выстывших за ночь юрт, а в воздухе кружат пушистые снежинки. Алтаана ловит их на ладонь, и они превращаются в капли воды.
Первый снег. Дыхание зимы преображает мир. Зима еще не обосновалась в этих краях, она только подкрадывается. Взойдет солнце, его лучи снимут белое покрывало с земли. Но уже скоро. Скоро охотники пойдут по следам оленя-Табаты.
Алтаана перебирает в уме то, что слышала от Тураах и охотников. Каждая встреча с оленем едва не оборачивалась бедой.
Что же стало с тобой, Табата? И не закончится ли погоня гибелью кого-то из преследователей?
Ойуун никогда бы не причинил зла тем, за кого взял на себя ответственность. Слишком остро он переживал несчастья, что случились тогда, пять зим назад.
Если кто-то погибнет, не видать счастья ни ей, ни Табате. И покоя не видать.
Может ли Алтаана помочь?
Она не удаганка, ей неведомы пути шаманов. И на охоте от нее никакой пользы. Но в это тихое утро Алтаане кажется, что она может помочь.
Проверить пояс: все ли на месте, – и скорее к уутээну!
Остановиться у кромки леса, поклониться богачу Байанаю и помчаться по знакомой тропинке мимо припорошенных снегом деревьев. Вот и камень, принарядившийся белой шапочкой.
Дверь надежно закрыта. Табата не ждет ее здесь. Но Алтаана знает, что есть другой ход, хоть никогда им не пользовалась. На крышу уутээна она почти взлетает. Находит прикрытый корягой лаз и ныряет внутрь.
Здесь непривычно пусто. Не трещит огонь в камельке, сиротливо стоят две плошки, пустует орон – место объятий и долгих разговоров. Алтаана вздыхает, остро ощущая одиночество.
Встряхнись! Не время тосковать!
С трудом отодвинув камень, служащий засовом, Алтаана впускает в уутээн морозный воздух.
У камелька осталась связка дров. Опустившись на колени перед очагом, она снимает с пояса огниво. Березовые поленья сухие, пламя занимается легко. Хороший знак: Уот иччитэ откликается, готовый помочь.
Дождавшись, когда огонь весело затрещит, Алтаана раскладывает перед собой все необходимое: плошку с маслом, что хранилось в уутээне, острые ножницы.
– Всем богатый Баай Байанай, хозяин лесных чертогов, я не прошу об охотничьей удаче и богатой добыче, но прошу о защите! – Алтаана ставит плошку на камелек. Масло медленно топится, золотясь по краям.
– Мне не нужны крепкие луки и разящие стрелы. – Край чаши склоняется, и масло с шипением льется в огонь. – Я не могу пообещать тебе щедрую долю с добычи, но отдаю тебе самое большое свое богатство – то, чем наградили меня светлые айыы.
Алтаана берет ножницы.
«Щелк!» – первая прядка, срезанная у самого виска, падает на колени. «Щелк! Щелк!» – осенними листьями опадают рыжие локоны.
– Прими мой дар, Баай Байанай! Огради охотников и удаган Тураах от страшной силы зачарованного Табаты. И его, обращенного в оленя, защити: да не сразит его случайно пущенная стрела. Прошу тебя! – Алтаана собирает осыпавшуюся медь с колен и бросает в пламя. – Все отдаю тебе, лишь семь локонов оставлю. Спряду из них тетиву для лука. Станет лук, украшенный моим волосом, оберегом им всем: и Табате, и охотникам, и Тураах.
Плетут ловкие пальцы нить-тетиву, упругую, крепкую. Шепчет Алтаана свою просьбу, а по щекам катятся слезы.
Что волосы? Волосы отрастут. Лишь бы не было больше смертей.
– Что? – ведро выскользнуло из рук Туярымы и с грохотом упало на землю. – Что ты наделала?
Не обращая внимания на разлившуюся воду и замоченный подол, Туярыма кинулась к Алтаане.
Если бы не знакомые янтарные глаза да серьги в ушах, не узнала бы сестру Туярыма, приняла бы за тощего паренька. Она потянулась, провела ладонью по рыжим прядям Алтааны, скользнула по щеке, очертив пальцами линию еще более заострившихся скул.
– Что же ты наделала… Зачем?
– Так надо, Туярыма. Так надо.
Под теплыми лучами солнца расползалось белоснежное покрывало, в прорехах зияла пропитанная влагой земля, но ветер был холодный. Его порывы трепали короткие, неровно обрезанные волосы Алтааны.
В левой руке она сжимала блестящую медную тетиву.
– Плетение хорошее, но твое предложение – глупость.
Слова даются тяжело, еще тяжелее смотреть на Алтаану, обкорнавшую свои прекрасные волосы зря,
