меня одна старушка напугала даже. Смотрела на море, смотрела, да вдруг бах на коленки — и давай молиться. «Что с тобой?»- спрашиваю. А она: «Не видишь, что ли, церковь на море — окияне из пучины вышла!» Да… Глаза устают, на лед глядючи, оттого и мерещится. Или крепко думаешь о ком-нибудь… тоже почудиться может. Я сына своего частенько там вижу…
Мироновна передохнула, ткнула толстым пальцем в уголки глаз.
— Сын-то… выгнал мой ирод. Услал учиться вроде: Сколько годов не вижу… Одна радость — морок этот на льду. И знаешь, что морок, а все равно сердце радо. Лекарь-то, гад полосатый, какой он лекарь? Пьяница он. Тридцать лет с ним мучаюсь и больных выхаживаю, а он знай пьет. Говорю ему, не трожь старика Буокая, он бедный старик. Так нет же — всю пушнину за месяц у тунгуса выудил. Пропили, окаянные. А у того в тундре все, что было, говорят, князь Хохунча забрал.
Нагрянул на чум пустой и ограбил. За долги какие-то. Есть же совесть у людей…
У Нюргуны потемнело в глазах. Вот какова месть Хохунчи! Что же будет теперь с Буокаем, с его сыном?
— А сюда… от князя не приезжали?
— Сюда нет. Поблизости где-то шныряли. Узнали, что ты при смерти, махнули рукой и убрались восвояси. Слух распустили, будто ты шаманка, колдовать можешь. Послушай, — старуха с надеждой наклонилась к Нюргуне, — может, и правда? Ты не таись, ты мне лучше скажи: вернется мой Дмитрий, аль нет? Навеки его лекарь угнал, аль так, на время?
— Никакая я не шаманка, Мироновна. Врут они.
— Да я так и думаю, — разочарованно вздохнула старуха.
— А ты не переживай. Вернется твой сын.
— Ну! Почему так говоришь? Может, во сне видела?
Нюргуна улыбнулась.
— И во сне не видела, а говорю — вернется.
— Твоими б устами…
Нюргуна рассмеялась.
— Да разве ж может к такой матери сын не вернуться!
X
Буокай смиренно сидел в углу, сложив на коленях обветренные красные руки. Трубка его давно погасла. Всем своим видом старик выражал глубокое раскаяние. Нюргуна ни в чем не упрекала его.
Нет, просто охотник сам, увидев ее опечаленное лицо, вдруг ощутил, в какой пропасти оказался. Действительно, теперь у него не было ни чума, который разграбил Хохунча, ни всей зимней пушнины, пропитой и проигранной в карты. Пушнина же была просто необходима, чтобы оплатить проезд Нюргуны на юг. Кто согласится задаром везти, да еще и кормить ее долгие месяцы дороги?
Выход нашелся неожиданно, но был он таким, что говорить Нюргуне Буокай побаивался. Поэтому старик начал издалека — именно с того, что у них кончилась пушнина.
— Понимаешь, дочка, — бормотал он, пряча глаза, — однако, потратился я… Лекарь проклятый обобрал. Да еще дружки его. Словом, нет у нас ни одного песца. Горностая тоже нет.
Нюргуна молчала. Она поняла невысказанную мысль старика. Значит, ее побег из тундры, месяц болезни — все это напрасно…
— Вот я того… подумал: а не вернуться ли в тундру? — с надеждой сказал охотник. — А? Чум смастерим, небольшой труд. Были бы руки, все будет… Хохунча, наверно, больше приставать не станет. Грех ему теперь в родню набиваться.
Нюргуна печально покачала головой. Она давно уже была в душе на родине. Мысль о возвращении в тундру стала для нее невыносимой.
— Тогда вот что, детка… Не хотел говорить, да придется. Появился тут купец издалека. С Юга. Сам я его не видел, от лекаря слыхал.
Болтал лекарь, будто бы тот купец сюда за тобой приехал. Прослышал и приехал.
Нюргуна вскочила па ноги.
— Лекарь так и говорил, — растерянно пробормотал Буокай, глядя на озаренное радостью лицо Нюргуны.
— Что же ты сразу не сказал… Молодой? Старый?
— Да как сказать, ни молодой и ни старый. Лет тридцать, однако, есть.
— А как зовут?
— Забыл я.
— Василий, может?
— Не помню, дочка. Может, и так.
— Василий… — прошептала девушка, закрывая глаза. Неужели то, о чем она мечтала во сне и наяву, сбылось? Нет, не зря она верила, не зря ждала. Василий не мог забыть о ней. Он нашел ее на краю света — изнемогающую от болезни и тоски по нем. Все это — болезнь и тоска — забудется скоро. Главное, что он здесь — самый родной для нее человек…
Буокай был неприятно поражен. А дело было так: ему действительно лекарь сказал, что приехал какой-то купец с Юга: наслышался о красоте Нюргуны и хочет потолковать с ее отцом, Буокай был уже слегка под хмельком, немедленно согласился и с лекарем отправился к приезжему.
Купец расположился в собственной палатке в двух шагах от поселка. Когда они ввалились в палатку, у торговца было несколько окрестных охотников. Все они сидели за столиком, перед бутылкой со спиртом. По-видимому, обмывали сделку.
— Хэ, Угунский! — осклабился торговец — невысокий длиннорукий человек с небольшими усиками на желтоватом плоском лице. — А кто с тобой?
— Это старый Буокай, охотник. Я о нем тебе говорил, — отозвался лекарь.
— У которого дочь красотка? Садись, отец. Дели!
В руках у Буокая оказалась колода новеньких карт.
— Ну что же ты? Действуй! Смотри, какие новенькие, аж треск от них идет. Все пятьдесят две подмигивают, — смеялся лекарь.
Буокай поколебался и стал раздавать карты. Потом был спирт, и не один раз, так что старик и вправду забыл, как звали купца. Запомнил одно: приезжий хочет взять у него Нюргуну за новое ружье, пуд дроби и сто рублей.
— Соглашайся, старик! — рявкнул лекарь. — Наш купец — парень хороший, неженатый. Сюда не раз еще приедет. Не потеряется твоя Кыыс-Хотун!
— Моя дочка не продается, — твердил Буокай. — За кого хочет, за того и выйдет.
— А ты спроси ее! Может, и не будет упираться. Сама же хочет на Юг. Парень-то свезет. А иначе как ее отправишь? Заплатить тебе нечем, все равно кого-то просить придется. Можешь нарваться на такого негодяя — наговорит, намелет, с три короба наобещает, а потом надругается над девушкой и на полдороге оставит. А наш купец — парень серьезный, жену ищет. Я его знаю. Не первую зиму приезжает.
— Да чего ты его уговариваешь? — рассердился торгаш. — Еще неизвестно, понравится ли мне его девка.
Я-то ее не видел, по твоим словам сужу.
— Ээ, правда твоя. Чего уговаривать. Он на нее и права не имеет. Кто не знает, что она не родная дочь Буокая. Смотри, старик, не промахнись! Само счастье в руки плывет! Этот парень дочь твою прокормит, а ты сможешь ли? В
