Всё было до меня: десятилетья того, что счастьем называем мы…
Это была одна из двадцати песен, которые я должна была петь на концерте. Выученная, вымученная мелодия, каждый звук которой был до дыр мною отработан вместе с учителем Болотовым.
— Нормально, — услышала я тихие слова, сказанные режиссёром хореографу. — Только надо быстрее.
Я подняла взгляд на зрительный зал, и заметила, что позади режиссёра сидит какая-то светловолосая женщина. Я решила что это кто-то из технического персонала, осветитель или гримёр.
— Давайте ещё раз! — громко сказал мне режиссёр, — начало надо повторить!
Танцоры дисциплинированно вернулись на сцену, я встала в заученную позицию.
— И раз! и два! Быстрее, быстрее!
Я кружилась в танце, ведомая мальчиком-танцором, сцена и зрительный зал попеременно мелькали перед моими глазами, на третьем круге я заметила, что рядом с той светловолосой женщиной сидит Эбрел.
— Так, перерыв! — объявил режиссёр.
Моё выступление было послезавтра и репетиции проходили в совершенно бешеном темпе. В короткие перерывы я едва успевала выпить чашку чая.
— Вам звонил инспектор Виллемс, — сказала мне девушка-робот, снимая с меня танцевальные туфли, и растирая мои натруженные ступни.
— Хорошо, — отмахнулась я, — я ему перезвоню.
— Он сказал, что аппарат, о котором он вам говорил, прошёл поверку и вас ждут для обследования в любое удобное для вас время.
— Отлично.
Я встала, вышла из гримерной и снова побежала на сцену. Быстрый темп, в котором походили эти последние дни, не давал расслабиться, не давал мне раскиснуть. Я много думала о Климе, я подозревала, что не рассчитала свои силы, и эти мысли будут со мной до конца дней моих, но времени на печаль у меня не было абсолютно.
«Улыбаюсь, а сердце плачет…» — долетело со сцены.
— Что это? — спросила я одну из танцовщиц, — кто это поёт?
— Календула, — с придыханием ответила мне девушка.
Календула была известной певицей, Эбрел уговорил её поддержать мой концерт, и она согласилась спеть две песни, одну из них — дуэтом вместе со мной.
«Я люблю тебя, это значит, я желаю тебе добра…» — пела Календула, и я почувствовала что у меня, в который раз за день, начала кружиться голова. Календула пела не просто хорошо, она пела нежно, трогательно, легко перекрывая полётным голосом огромный концертный зал.
— Вам плохо? — спросила меня танцовщица. — Присядьте, репетиции так выматывают.
Я спустилась со цены, и опустилась в кресло.
«Кто сказал, что легко любить?» — допела Календула, и все танцоры, весь технический персонал взорвались овациями. Мне никто из них не хлопал ни разу — и я их понимала. Но мой поезд было уже не остановить, режиссёр снова звал меня на сцену.
— Быстрее! — подгонял он меня, — здесь вы выходите, а Календула как бы представляет вас публике. Поклон!
Я поклонилась, свет заметался, выхватывая из полутьмы сцены мою фигуру — и в его отблеске я увидела, что женщина, сидящая рядом с Эбрелом, это Фелиция Сеславина.
— Дуэт! — объявил режиссер.
Теряясь и запинаясь я принялась петь лёгкую песенку, которую исполняла вместе с Календулой. Я спела её один раз, второй, третий — каждый раз хуже и хуже, а потом снова была отработка танцевальных номеров, и снова худенький мальчик танцор вёл меня по сцене, заученно-агрессивно изображая страсть.
— Что с вами? — вопросил меня режиссёр.
Я только что упала на пол, споткнувшись о ногу своего партнёра.
— Идите и отдохните!
Режиссёр был не в духе, репетиция не задалась, я чувствовала, что выступаю сегодня из рук вон плохо, и ничего не могла с этим поделать.
— Идите в гримерную!
Уходя, я заметила, что Фелиции больше нет и Эбрел сидит один.
— Вам опять звонили, — сказала мне девушка-робот.
— инспектор?
— Нет, господин Зегзица.
Зегзица? Клим? В том суматошном, задёрганном состоянии, в котором я сейчас находилась, я даже не смогла обрадоваться тому, что Клим не оставил меня, как обещал, что он мне позвонил. Я почувствовала душевную боль — и только.
— Господин Зегзица просил срочно перезвонить. Он передал вам, чтобы вы оставались на людях. — Сказала девушка-робот.
— Чего? — удивилась я.
— Господин Зегзица, — терпеливо повторила роботесса, — сказал чтобы вы всегда оставались на людях, и никогда не оставались одна. Так же он сказал, что будет пытаться связаться с инспектором Виллемсом, а потом связь оборвалась.
Клим, который меня любит, который сказал, что бросает меня навсегда, звонит, чтобы передать мне, что будет говорить с инспектором Виллемсом? Что вообще происходит? О чем говорил Клим? Что он имел в виду? Голова у меня закружилась ещё сильнее, я почувствовала, что начинаю терять связь с реальностью — но поразмышлять над этой проблемой я не успела, потому что в мою гримерную заглянул режиссёр.
— Отправляйтесь домой, Алесия, — строго сказал мне он, — вам надо отдохнуть. Продолжим завтра.
О, это было такое облегчение! Я тут же засобиралась домой.
— Господин Зегзица, — сказала девушка-робот, — просил чтобы вы ему перезвонили.
— Я позвоню ему из дома, — сказала я ей.
И через несколько минут я уже сидела в своём безопасном, бронированном такси.
49. Покровы.
— Госпожа Каренза Уителл хочет связаться с вами, — раздался в такси механический машинный голос.
Решительно, сегодня все хотели со мной связаться! Я хотела перезвонить Климу, я хотела поговорить с ним прямо из такси, но вместо этого мне надо было говорить с Карензой.
— Привет — раздался её далёкий голос, — как репетиции?
— Нормально, — сказала я ей, — стараюсь.
— А Эбрел?
Я не стала врать.
— Пока не слюбились, — сказала я Карензе.
— Алесия, я прочла в газете что ты изменяешь Эбрелу с Зегзицей.
— Господин Клим Зегзица хочет поговорить с вами, — машинно сообщило мне такси.
— Алесия это правда? — спрашивала меня Каренза, — ты изменяешь Эбрелу?
— Я никому не изменяю, — сказала я, глядя как звонок Клима пробивается и никак не может ко мне пробиться.
— Алесия, я много думала над тем, почему ты так себя ведёшь, — монотонно зачастила Каренза, — одно время я даже готова была согласиться с тем, что ты и вправду просто испорченная девочка, ведь пишут не только про тебя и Зегзицу, пишут и про Севелена Доньярта, что ты с ним встречаешься и его покрываешь. Его кто-то даже видел у твоей квартиры!
