пытаясь разглядеть повреждение, но всё было безуспешно.
Я подняла голову, и вдруг моя рана перестала иметь значение.
— Черт, — прошептала я.
Крылья распростерлись на стене передо мной.
Это были грифельно-серые хиаджские крылья с оттенками фиолетового цвета. Они были в натуральную величину, а может, и больше, прижатые к крошащимся остаткам каменной стены. Наросты, которые сначала выглядели как выпуклые вены, распространялись по всей их длине, цепляясь за кости и проникая через участки кожи, окрашенные в красный цвет, образуя в центре узел, который пульсировал ярко-малиновым цветом.
Сердце. Оно выглядело почти в точности как сердце.
Но когда я поднялась и подтащила себя ближе, я поняла, что наросты вовсе не были венами. Это был какой-то… гриб, возможно, хотя и выглядел он до тошноты реалистично. Сердце в центре крыльев, однако… оно выглядело таким настоящим. Это была плоть, окаменевшая, как крылья? Или что-то другое?
Я не помню, как встала на ноги, как подошла, но следующее, что я помню, это то, что я стояла прямо перед ними.
Вены и сердце пульсировали мелкими ритмичными движениями, медленно учащаясь. Через мгновение я поняла, что они повторяют мое дыхание. Волосы на моей шее встали дыбом. Я никогда не испытывала такого отвращения к чему-то и одновременно такого влечения. Это было отвратительно. Это была самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видела.
Одна часть меня думала: мне нужно уехать далеко-далеко от этого, чем бы это ни было.
Другая часть подумала: Септимус был прав. Я просто знаю.
Простой, незамысловатый факт. Это было то, что мы искали. Вне сомнений, так и было.
И я нашла это в одиночку.
Моя рука была протянута еще до того, как я приказала своему телу двигаться.
Кончики моих пальцев коснулись нароста, похожего на сердце. Оно было таким холодным, что я чуть не отшатнулась. Но прежде чем я успела среагировать, несколько вен скользнули по его поверхности, потянулись ко мне и…
Я издала шипение боли. Капли моей крови, ярко-красного человеческого цвета, размазались по грибку, когда похожие на вены нити снова обвились вокруг сердца. На мгновение показалось, что крылья складываются и расправляются, создавая иллюзию подвижных мышц.
Затем волокна отстранились, удаляясь вдоль стен руин, и то, что так напоминало сердце, раскрылось.
Воздух наполнился теплом. Красное сияние залило тени. Я вглядывалась в него, моргая, и заставляя глаза привыкнуть.
Сердце сместилось, теперь оно имитировало раскрытые, сомкнутые ладони. В его центре находился полумесяц из полированного, сверкающего серебра, будучи болезненно белым на фоне окружающего его увядающего красного цвета. Он был размером с мою ладонь, два его кончика были острыми, как лезвия — настолько острыми, что сначала я подумала, что, возможно, он предназначен для оружия, пока не заметила тонкую серебряную цепочку, прикрепленную к одному концу.
Кулон.
Когда свет померк, он оказался ничем не примечательным, хотя и очень красивым.
Я потянулась за ним…
НА МОИХ РУКАХ горячая и скользкая кровь моего отца. Крылья еще теплые. Мне нужно постоянно вытирать кровь о рубашку. Я выгляжу тем, кто я есть — монстром, таким же, как те, что каждую ночь рыскают по руинам Лахора.
У меня нет сожалений.
Это не то, что однажды напишут обо мне историки.
Никто не вспомнит ни имен, ни лиц детей, которых я убил сегодня ночью. Традиция власти Ночнорожденных — убивать детей. Мой отец убил моего младшего брата через несколько минут после того, как он сделал первый вдох. Мне было шестнадцать лет, когда я увидел, как он перекинул этот маленький окровавленный комок ткани через перила, скормив его демонам, кружащим внизу. Он всегда давал понять, что я должен действовать как его наследник, но никогда это не было угрозой.
Я так тщательно прятался все эти годы. Растоптал каждый клочок своей силы. Терпел все издевательства. Я делал все это со спокойным выражением лица, не позволяя ему увидеть скрытую под ним ненависть.
Ненавидеть отца было бесполезно. Полезно было учиться у него.
Вот я и учился.
Было так приятно видеть это на его лице, когда он понял свою ошибку. Что он недооценивал меня всю мою жизнь.
Всякий раз, когда я думаю о лицах детей, моих племянниц, племянников и двоюродных братьев, я заменяю их лицами моего отца. Выражение лица с осознанием его гордыни, его просчетов.
Благодаря этому каждый год в этой дыре стоил того.
Я думаю только об отце, когда прибиваю его крылья к стене, бормоча заклинания под нос.
Я думаю только о своем отце.
Я думаю о Кеджари.
Я думаю о короне на своей голове.
У меня нет сожалений.
У меня нет сожалений.
Я НЕ МОГУ ДЫШАТЬ. Мой желудок скрутило. Я ничего не видела, ничего не чувствовала.
Моя рука болит, Матерь, моя рука болит так чертовски сильно. Именно эта боль вернула меня в мир, и я ухватилась за нее. Я заставила себя открыть глаза. Зрение было размытым, как будто я только что смотрела прямо на солнце, хотя эта башня была еще в тени, и только теплые зачатки рассвета пробивались сквозь осколки камня.
Я посмотрела вниз.
Моя рука была вся в крови. Перевернув ее, я увидела, что сжимала кулон так крепко, что острые края вырезали на моей ладони идеальный отпечаток полумесяца.
Что, черт возьми, только что…
— Знаешь ли ты, — раздался сзади меня легкий, детский голос, — как долго я пыталась получить доступ к нему?
Меня охватил озноб.
Я заставила себя подняться на ноги и была вознаграждена такой сильной волной головокружения, что пошатнулась и ударилась о стену. Я выпрямилась и повернулась, чтобы увидеть Эвелину, на силуэт, стоящий на фоне солнечного света, и одного из ее спутников детей, маленького мальчика с равнодушным лицом, рядом с ней.
Черт.
Уже рассвело. Как они здесь оказались?
На щеках Эвелины появились зачатки солнечных ожогов — темные, багровые пятна, хотя она была одета в тяжелый плащ с низко надвинутым на лицо капюшоном. Ее крылья были кремовыми, телесно-розовыми, и ожоги на них были еще хуже, тем более что плащ не мог прикрыть их, когда она летела.
Если они и беспокоили ее, она не показывала этого. Она не моргала. Ее голубые глаза были широко раскрыты и жутко горели в тусклом свете, улыбка была жесткой и непоколебимой.
Она смотрела на меня пожирающим взглядом. Как будто она хотела содрать с меня кожу и надеть ее на свое лицо.
— Я обнаружила его около
