сказал, что ты можешь остаться в Нью-Йорке, пока не поправишься.
— Сколько бы времени это ни заняло, — напоминаю я остальную часть нашего соглашения.
Он выдыхает и еще раз оглядывает мой сам за себя говорящий наряд для позорной утренней прогулки.
— Мне кажется, ты пришла в себя.
— Потому что я пошла на свидание? Думаешь, что из-за того, что у меня был секс, я выздоровела?
Отец съеживается от моих слов.
— Следи за своим языком. Я все еще твой отец.
— Ты всегда будешь моим отцом, но теперь я взрослая. Мне не нужен родитель.
Напряжение с его лица спадает.
— Наверное, ты права. Я слишком опекаю тебя с тех пор, как… ты знаешь.
— Знаю. Но я в порядке. — Воспоминания об улыбке Кингстона и эмоциях в его глазах, когда он смотрит на меня, заполняют мои мысли. — На самом деле, лучше, чем в порядке.
— О, да? — В голосе моего отца звучит надежда. — Кто-нибудь, кого я знаю? Это сын Тома Питерсона? Боже, он был неравнодушен к тебе в старшей школе.
Я внутренне хмурюсь, не желая, чтобы он видел мое разочарование. С тех пор, как произошел несчастный случай, папа хотел, чтобы я была тем человеком, которым была раньше, наслаждалась тем, что делала раньше, стерла ужас той ночи, продолжив с того места, где мы остановились. Он не понимает, что несчастный случай изменил меня навсегда. Что прежняя Габриэлла исчезла. Она никогда не вернется.
— Нет, ты его не знаешь.
— Будет ли у меня возможность встретиться с ним?
— Может быть. — Мои щеки пылают. — Если все будет продолжаться так, как идет, то да.
Он подходит ближе, глазами, такими же голубыми, как у меня, изучает мое лицо и задерживается на моих шрамах.
— Я только хочу, чтобы ты была счастлива.
Я знаю, он думает, что имеет это в виду, но не может понять, что хочет, чтобы мое счастье было в его представлении. Финансовый успех, признание, награды и аплодисменты — вот его представления о счастье.
Когда-то они были и моими.
Но больше нет.
— Я счастлива. Знаю, ты не одобряешь мой выбор работы…
— Работа? — Он приподнимает бровь.
— Папа.
— Я просто говорю, что слово «работа» обычно подразумевает зарплату. Ты волонтер.
Я киваю, чувствуя упрек в его словах.
— Ладно. Волонтером. Но в любом случае, я действительно ищу какое-то направление. Просто еще ни на что не наткнулась.
Когда я начала работать волонтером в хосписе, то думала, что это продлится несколько месяцев, пока не пойму, чем хочу заниматься всю оставшуюся жизнь. Несчастный случай вырвал мои планы у меня из рук, заставив начать все сначала. Как бы я ни надеялась на прилив вдохновения, волну направления, ни то, ни другое еще не пришло.
— Ты всегда можешь встретиться с доктором Лоуэллом, посмотреть, есть ли у него какое-то понимание, может быть, он укажет тебе правильное направление.
Доктор Лоуэлл сказал, что мой мозг со временем заживет, но никогда не уточнял когда именно. Он сказал, что нет никаких временных рамок для исцеления моего типа черепно-мозговой травмы. Это покажет только время.
— Я просто хочу, чтобы ты реализовала свой потенциал.
И это способ моего отца сказать, что он любит меня.
Он не осознает, какой стыд вызывает его заявление снова и снова.
— Мне пора идти. Люди рассчитывают на меня.
Я почти на вершине лестницы, когда папа зовет меня по имени. Смотрю на него сверху вниз со второго этажа.
— Я вернусь в Нью-Йорк через пару недель. Если ты все еще будешь с этим парнем, может быть, мы все могли бы поужинать?
— Конечно. Звучит заманчиво. — Я мчусь в свою комнату, теперь в большей спешке, чем раньше. Воображаю, как представляю своего отца Кингстону, и хихикаю. Моему отцу будет, что сказать о подводке для глаз Кингстона и яркой одежде. Я решаю отложить эту встречу до тех пор, пока это будет сходить мне с рук.
Работа проходит как в тумане, мои мысли перескакивают с удручающей конфронтации с отцом на невероятную ночь, которую мы провели с Кингстоном. Они блуждают, я несколько раз теряю место, читая мистеру Оберону. К счастью для меня, его концентрация внимания, похоже, совпадает с моей, поскольку он то и дело дремлет во время моего визита. И, кажется, не замечает, что я отвлекаюсь.
К десяти часам я отказываюсь от чтения и вместо этого включаю какую-то музыку.
Аннет входит в комнату с гигантским букетом весенних цветов — пионов, тюльпанов, калл и гортензий. Она кладет их на кровать мистера Оберона.
— Они великолепны, — говорю я, хотя мужчина мирно спит. — От кого они? — Я предполагаю, что так член семьи в другом штате демонстрирует свою любовь с помощью красочного букета. Их способ попрощаться на расстоянии.
— Ты не поверишь, — шепчет Аннет.
— Что?
— Иди сюда, — говорит она одними губами, ее глаза такие же большие, как и улыбка.
Я убавляю музыку до комфортного для сна уровня и приглушаю свет. Аннет практически подпрыгивает на цыпочках, когда я встречаю ее в коридоре.
— Было доставлено двенадцать букетов. По одному на каждого пациента! — Она хватает меня за руку и тянет к стойке регистрации — или туда, где должна быть стойка регистрации. Она почти неузнаваема, окруженная букетами, которые должно быть стоили более ста долларов каждый.
Аромат свежих роз и душистых лилий маскирует обычное стерильное, пахнущее антисептиком пространство. Я ищу среди ярких бутонов и стеблей открытку.
— Они от спонсора?
— Я не знаю. Вон на том открытка. — Аннет указывает на более крупный, чем остальные букет. Такой большой, словно его место в вестибюле отеля «Плаза». И он далеко не такой нежный, как другие букеты. Этот, осмелюсь сказать,… сексуальный. Кроваво-красные розы переплетаются с ветвями поникших черных орхидей и одной-единственной бледно-розовой розой. Рядом с этой розой лежит карточка.
На карточке две буквы.
«Би».
У меня перехватывает дыхание, и я вытаскиваю карточку из лепестков.
«Тебя не было, когда я проснулся, и я заволновался, что все это был лишь сон.
Пока не почувствовал запах твоей кожи на своей.
Я никогда не был так счастлив, проснувшись.
Уже скучаю по тебе.
ХО11 Твой».
Я прижимаю записку к груди, как какая-то влюбленная идиотка.
— Ну? — спрашивает Аннет, практически истекая слюной от жажды информации. — От кого они?
— Кингстон. — Я прижимаю карточку к груди, защищая личные слова, которыми он поделился со мной.
Она хмурится.
— Тот парень-гей?
Жар ползет от моей шеи к щекам.
— Оказывается, он не гей.
Аннет сводит брови вместе.
— Не гей… — Выражение ее лица меняется от замешательства к
