еще нужны.
– Плешь, неужели ты во все это веришь? Это только сказки. Их детям рассказывают, чтобы те допоздна не гуляли и слушались. Не майся дурью, – это был уже другой голос.
Остальную часть разговора не помню, слишком уж сильно сжимал глаза, чтобы не выдать, что я не сплю, а подслушиваю, так сильно, что заснул. И славно, боюсь предположить, что они сделают со мной, если узнают это. Они и так обращаются с нами, как с мусором. Грубят, пихают и называют по-всякому. Будь моя воля, то давно бы пустил пулю в одну из этих самодовольных рож, но их слишком много, так что я вряд ли выживу. Да и стрелять я не то, чтобы умею.
Путь по дороге не трудный, но утомительный. Невероятно скучно идти вот так, молча, глядя на абсолютно одинаковый пейзаж – толстые стволы деревьев с зелеными макушками по обе стороны. Иногда, конечно, получается перекинуться словечком с Синдри, но обычно, в строю он идет далеко от меня. Зато эти неотесанные мужланы всю дорогу горлопанят и смеются, как полные придурки.
Я пытаюсь писать каждый раз перед ночевкой, но редко, когда это получается, иногда просто вырубаюсь от усталости и от ноющей боли в ступнях. Пока, что удалось только пару раз, за весь этот долгий путь. Хотя неважно, так или иначе, ничего не случается, просто дорога, пустая и безжизненная. Зато наемники рады, ведь, по сути, делать ничего не нужно, а денюжки все равно капают. Эх, зачем только Синдри нанял их? Говорил я ему, чтобы нашел простого проводника, а не целый отряд убийц…
– Похоже накаркал, – Асмер подумал о скелете, лежавшем недалеко отсюда.
Дальше почерк становился все менее разборчивым, словно рука у писавшего сильно тряслась. Асмеру повезло, что он работал в полиции, где приходилось иметь дело и не с такими каракулями, а иначе он ни за что бы ничего не понял. К тому же, почерк автора дневника был гораздо разборчивее писанины Брестона.
… Это просто невероятно, этого просто не может быть. Я остался совсем один.
Все было хорошо и спокойно.
Но в одну секунду, царивший вокруг покой, вдруг превратился в полнейший хаос. Раздалось два хлопка, а затем звук падающих на землю тяжелых предметов.
Я даже ничего не успел осознать, как бежал вслед за Синдри, который тянул меня за руку, по темному лесу. Сзади все еще раздавались хлопки, постепенно отдаляясь, пока совсем не затихли, но мы продолжали бежать. Я и Синдри позади, а Торвальд и два его человека впереди.
Но почему только два?
Вдруг, я как будто вынырнул из воды. Все звуки мира громом навалились на меня, я слышал тяжелое дыхание бежавший рядом людей и шуршание листвы под ногами. А вместе со звуками пришло осознание.
На нас кто-то напал. Двое из людей Торвальда погибли. Впрочем, туда им и дорога.
Мы шли все дальше и дальше в лес. Вскоре стало темно, хотя до ночи было еще долго. Причем мгла опустилась на нас мгновенно, будто кто-то накрыл небо черным одеялом. Обратно повернуть мы уже не могли, не потому, что там могли быть враги с пулями, но скорее потому, что мы просто не знали где это обратно. Так что мы просто шли и держались за руки, не видя ни дороги, ни лиц друг друга.
– Свет! – вдруг закричал кто-то. Я так и не понял кто.
И правда, деревья впереди святились белым ореолом, словно за ними светилась звезда, но это была всего лишь небольшая освещенная поляна. Мы и не подумали, что это могла быть ловушка и все как один ступили на нее.
Земля под нами дрогнула. Падая куда-то вниз, я успел увидеть, как Торвальда, стоявшего ближе всех к центру поляны, что-то схватило, но рассмотреть, что именно, через плотный ураган листьев я не смог. Зато слышал его истошный крик.
Через секунду падения вспышка боли и тьма.
Очнулся я в той же темноте, в которой был без сознания. Глаза ничего не видели, и не думали видеть. Но было осязание. Но было обоняние.
В тьме, где я очнулся, пахло сыростью, землей и гнилью, будто что-то где-то совсем рядом разлагалось. Меня вырвало.
Кричать я не пробовал, мало ли что может прийти на крик.
Взяв себя в руки, я встал и попытался ощупать стену. Под онемевшими от страха и холода руками была земля, покрытая чем-то склизким и липким. Это что-то как раз и издавало запах гнили. Трогать стену было противно, но она были единственным ориентиром, так что я пошел вдоль нее, стараясь ни на секунду не выпускать ее из рук.
Не знаю, сколько я шел, но в один момент стена начала заворачивать вправо. Идти туда мне совсем не хотелось, ведь, казалось, что там еще темнее и пахнет еще хуже, тем более, где-то там, вдалеке, что-то тарахтело, словно небольшой двигатель, но я почему-то чувствовал, что это был совсем не двигатель. Там вдалеке было что-то живое, и оно спало.
Проверять, что за чудовище могло так храпеть, я, конечно же, не стал и пошел совсем в другую сторону.
У меня появился ориентир. Это тарахтение. Надо было уходить прочь от него.
Стена. Такая же склизкая и смрадная. Держусь за нее руками и иду. Ноги иногда наступают на что-то твердое, что-то хрустящие под их нажимом. Кости.
Где-то позади, в стороне тарахтения раздался рык, чем-то похожий на лязганье металла об металл, а затем крик. Человеческий. От него стало так тепло и одновременно так холодно, что я был готов уже броситься на выручку, пускай это мог быть даже и наемник. Сейчас это было не важно. Уже не важно. Однако, я почему-то просто замер, окаменел.
Крик затих, оборвавшись оглушительным хрустом и чавканьем. Идти назад не было смысла. Оставалось идти вперед.
Ноги уже с трудом шли по мягкой, и иногда твердой, но скользкой, словно только что начищенный мрамор, земле. Прошло, неверное много времени, как я ходил по этим подземельям, должно быть неделя или даже месяц, а силы и не думали меня оставлять, словно вся энергия, что годами копилась у меня в организме, за ненадобностью ее в моей сидячей работе, решила, наконец выплеснуться.
Но ее хватило ненадолго. Ноги начали подкашиваться, а голова закружилась. Я сел и заснул.
Во сне я слышал, как кто-то зовет меня. Синдри. Он молил меня о помощи. Молил спасти от
