class="p">2
В начале декабря в Риге скопилось большое число офицеров, частью отступивших от Пскова, частью прибывших из сборно-вербовочных пунктов в Литве и Белоруссии, а также освобождённых из германского плена. В вопросах их организации творилась полная неразбериха. Офицеров из прибалтийских немцев стремился заполучить к себе Балтийский ландесвер[16], дистанцировавшийся от русских генералов, ратовавших за единую и неделимую Россию. Полковник А. П. Родзянко безуспешно пытался объединить под своим командованием Балтийский ландесвер и части Псковского корпуса, оказавшиеся в Латвии.
Тем временем командир рассыпавшегося при отступлении Псковского корпуса полковник фон Неф увёл часть сил в Эстонию, где 6 декабря 1918 года в Ревеле, которому угрожала Красная армия, подписал с эстонским правительством соглашение о формировании Северного корпуса численностью 3500 человек, снабжении его продовольствием и снаряжением. Условием соглашения было подчинение корпуса в оперативном отношении эстонскому главнокомандующему генералу Лайдонеру и участие русских частей совместно с молодой эстонской армией в освобождении Эстонии от Красной армии.
Но эстонцы, прикрываясь в боях русскими подразделениями, свои обязательства выполнять не торопились. Руководство молодого эстонского государства демонстрировало к русскому корпусу недоверие и недоброжелательность. Эстонское население относилось к русским офицерам и солдатам враждебно. При отходе частей корпуса из-под Пскова и из Латвии в Эстонию офицеров задерживали на железнодорожных станциях и высылали из Эстонии на советскую территорию, либо сдавали в полицию. Большими усилиями полковника А. П. Родзянко и комиссаров Антанты удалось если не убедить, то принудить генерала Лайдонера не чинить препятствий в создании русской армии.
Во всём этом мутном процессе отсутствовало ключевое звено — авторитетный генерал, желавший и способный взять на себя все нити организации, управления и командования. Генерал Н. Н. Юденич, вынашивавший план молниеносного удара по Петрограду, в процессе формирования армии не участвовал. В ноябре 1918 года он нелегально прибыл из Петрограда в Финляндию в надежде уговорить своего старого товарища по службе в русской армии, главнокомандующего финской армии, регента Финляндии генерала Маннергейма нанести по Петрограду скоординированный удар силами финской армии и Северного корпуса. Но пока Северного корпуса как такового не существовало, о наступлении на большевиков не могло быть и речи. Юденич продолжал выжидать вдали от основных событий.
С отступающими войсками эскадрон Павловского докатился до Риги и во время январских боёв потерял три четверти своего состава. Погиб и бессменный заместитель командира поручик Костылёв. Собрав ночью 4 января в каком-то тёмном сквере Видземского предместья здоровых и раненых, Павловский приказал офицерам самостоятельно пробираться в Эстонию, вместе им не вырваться, красные всех переловят или перебьют. Бросив лошадей, припрятав пулемёты, карабины и патроны, сняв с шинелей погоны, вконец измученные и голодные офицеры растворились в обезлюденных улицах Риги.
Павловский хорошо ориентировался в городе, который ровно год назад под натиском немецких войск он уже оставлял. Но тогдашнее отступление не было бегством, русская армия, хотя уже значительно разложенная большевиками, анархистами и эсерами, ещё была армией. А главное, рядом был старый и опытнейший товарищ — полковник Каменцев, с которым всегда ощущалась надёжность. Сегодня же перед ним, на вывороченном артиллерийском снарядом стволе клёна, сидел и лихорадочно снимал погоны подпоручик Гуторов, чумазый от порохового дыма, в рваных штанах и прострелянной в нескольких местах шинели. Павловский ухмыльнулся, закурил, дал папиросу Гуторову:
— Ну что, подпоручик, отступление, как учил нас в училище преподаватель тактики штабс-ротмистр князь Готадзе, есть важнейшее из искусств военного дела. Будем отступать.
— А куда, господин ротмистр? — с детской наивностью спросил подпоручик.
— К своим, подпоручик, к своим. Правда, свои драпанули далеко, аж в Эстонию. По моим сведениям, передовые части нашего несчастного корпуса окопались в городе Валга, визави латышского Валка. Таким образом, топать нам с вами аж целых полторы сотни вёрст, не менее. Это если по прямой. А на войне, как вам известно, прямых путей не бывает.
Гуторов улыбнулся, он верил своему командиру, безмерно доверял ему и был убеждён, что Павловский, как всегда, что-нибудь придумает. Он весело сказал:
— Так это нам ничто. Подумаешь, полторы сотни вёрст. На конях за неделю долетим, пешими за месяц дотопаем. Главное ведь, чтобы пожрать чего было да выспаться в тепле.
В это всё и упиралось. В Риге, где не было у них знакомых, где все магазины закрылись в ходе уличных боёв, а по улицам сновали патрули красных латышских стрелков и чекистов, отлавливавшие и без всякого суда расстреливавшие русских офицеров, добыча еды и поиск ночлега превратились в проблему. Слава богу, хоть сохранилось кое-что из золота и камушков, награбленных в Порхове. И настоящие документы красных командиров имелись, хотя в них Павловский особенно не верил. А зря. Именно эти документы, предъявлявшиеся красным латышским стрелкам, многие из которых русскую грамоту знали неважно, спасли офицеров.
Где пешком, где за умеренную плату на крестьянских санях и повозках, Павловский с Гуторовым, забыв о Рождестве и о Крещенье, к началу февраля добрались до заветной Валки. В деревнях и на хуторах крестьяне изредко из жалости пускали переночевать в бане или хлеву двух русских солдат, ставили перед ними горячий чугунок варёной картошки с двумя ломтями душистого хлеба. Тогда был праздник сытости, тепла и долгого, тяжёлого сна. Чаще их гнали взашей, спускали собак, приходилось полагаться только на молодые ноги. Поэтому ночевали главным образом в стогах сена, в балочках и оврагах при костре. Ночи стояли холодные, сырые, зуб на зуб не попадал, никак было не согреться. Отогревались лишь утром, во время быстрой ходьбы. Так вот и двигались.
Валка, тихий, симпатичный уездный городок, кишел войсками. В этой кутерьме на двух небритых солдат с измождёнными лицами и внимания-то никто не обратил. У дымящейся полевой кухни сунули недоверчиво глядевшему на них повару роты латышских стрелков котелки и, присев на перевёрнутую лодку, наслаждались горячей пшённой кашей с салом. Потом до самых сумерек шастали по берегу реки, высматривая подходящую лодку для переправы. Мост тщательно охранялся с обеих сторон, мышь не проскочит. Лодку нашли, даже с вёслами. Она была не на цепи с замком, просто привязана верёвкой к мосткам. Ближе к полуночи, когда город погрузился в ночной мрак и практически обезлюдел, тихо отчалили от берега и, стараясь не шлёпать вёслами по воде, поплыли к заветной цели — эстонской Валге.
Лодка, разгоняя ледовую шугу, прошуршала днищем по притопленным корягам и уткнулась носом в кусты ивняка. Офицеры с трудом выбрались по крутому скользкому берегу наверх и тут же были сбиты с ног, поставлены на колени, кто-то быстро и умело заломил им руки за спину, туго стянул тонкой верёвкой. В лица
