ему читать. Но он не слушался.
Васо не слишком заботился о себе. Половину зарплаты он всегда аккуратно пересылал племянникам в Тбилиси. Единственный свой костюм, пальто и обувь он носил годами. Глубоко образованный и знающий инженер, он мог и жить, и работать в прекрасных условиях, где только душа пожелает.
В Тбилиси он работал начальником отдела в системе водного хозяйства. Квартира у него была что надо да и зарплата приличная. Он самозабвенно любил театр, кино, любил бывать в кругу писателей и людей искусства. Был завсегдатаем диспутов и литературных вечеров. В общем быт его был налажен, а жизнь упорядочена. Но только началось осушение Колхидской низменности, его сразу потянуло туда. Не долго думая, он бросил все и поехал на Колхидскую стройку. Какие только невзгоды не испытал он тут: жил в бараках, сам стирал одежду и постельное белье, стряпал, питался в рабочих столовках, дневал и ночевал в лесу и на болотах, и тем не менее был доволен своей жизнью.
Гангия был его близким другом. Они прекрасно знали характер и нрав друг друга. Часто спорили, когда их мнения не совпадали. И споры эти всегда были принципиальны. Андро привлекало в Васо именно то, что он был придирчив, упрям и беспокоен. Зато и бескорыстен, беспредельно предан людям и делу. Ради человека он не пожалел бы даже жизни, но ради справедливости не пощадил бы ни друзей, ни близких, ни старших, ни младших. Потому и не хватало ему времени для себя. Так и дожил он до седых волос.
Где бы он ни работал, на строительстве или на производстве, он всегда был сторонником размаха, масштабности. Если не хватало средств, техники, рабочей силы, времени, он упорно и неотступно, где только можно, добивался необходимых средств, техники и рабочей силы. Что же касается времени, то он всегда жил завтрашним днем, будущим. И работал он для этого самого будущего.
Исидоре Сиордия пришел на строительство, движимый яростным желанием мести. Однако к тому самому месту, где некогда бесславно сгинул в болоте его отец Татачия Сиордия, взводный меньшевистской гвардии, он даже близко не подходил. Да что там близко, он старался вообще не переходить на правый берег Риони.
Если Важа Джапаридзе за чем-либо посылал его на правый берег, где располагался Чаладидский участок, Исидоре всегда находил отговорки или норовил послать туда кого-нибудь другого.
Теперь, когда стройка переместилась на правый берег, перед Исидоре во весь рост встал выбор: либо перейти работать на Чаладидский участок, либо вообще уйти со стройки. Уйти со стройки он не мог — ведь тогда пришлось бы изменить клятве, данной у отцовской могилы. Всего лишь раз побывал Исидоре у болота, в котором нашел свое последнее пристанище Татачия. Исидоре ни за что не осмелился бы прийти к этому месту в одиночестве. Впрочем, он и не знал, где находится это самое болото. Люди посоветовали ему обратиться к Гудуйе Эсванджия, который знал каждое болото в округе. И Исидоре последовал доброму совету.
Избегающий людей лесной человек так сказал Исидоре Сиордия:
— Не с добра преследовал твой папаша посланца Ленина Вардена Букия. В мою хижину шел Варден. Ради народного дела собирались там большевики. Вот и надумал предать их твой отец. Но болото преградило ему путь, связав его по рукам и ногам. Здесь и нашел свою могилу предатель. Поостерегись, парень, ходить дорогой, которой следовал твой отец, — к добру это не приведет! — Если кто был не по душе Гудуйе, он так и обращался к нему — «парень».
Исидоре не приглянулся Гудуйе с первого взгляда. И, хмуро глянув на него, Гудуйя подумал: «Яблоко от яблони недалеко падает». Гудуйя, бывало, за версту обходил то самое болото. Грязным местом почитал он могилу Татачия. И все же по доброте душевной не смог он отказать в просьбе Исидоре — повел его к могиле отца. Не дойдя до болота, Гудуйя рукой показал Исидоре: там, мол, — и остановился.
Исидоре не осмелился близко подойти к болоту. Дрожа как осиновый лист, он издали смотрел на болото. Холодный пот струился по его побелевшему лицу. Его узкие, словно прорезь копилки, глаза расширились, верхнее веко судорожно задергалось.
— Что с тобой, парень?!
— Со мной? — еще больше задрожал Исидоре.
Болото глухо ворочалось и хлюпало, рождая панический страх в душе Исидоре. Вновь сузились его глаза, и он старательно отводил их от болота. Только верхнее веко по-прежнему неудержимо дергалось.
— Пройди к отцовской могиле, преклони колено. Иначе зачем было сюда тащиться?
— Чтобы отомстить — вот зачем! Разрази меня гром, батя, если я не вымотаю душу у этого сучьего болота! Высушу. Дух из него вон. Высушу. Хайт! — погрозил кулаком Исидоре, сухоньким сморщенным кулаком. И тут же пронзительно заверещал: — Сиордия я, Исидоре, запомни, хайт!
— Оно и видно, что Сиордия ты. Смотри не ходи отцовской дорожкой, поскользнешься, — вновь повторил Эсванджия и угрожающе потряс тяжелой суковатой палкой. — Иначе не миновать тебе людской или божьей кары, — и, повернувшись спиной к Исидоре, заковылял к своей хижине.
Исидоре, оставшись один на один с болотом, встрепенулся и словно ветер понесся наутек от него в противоположную сторону. Он остервенело продирался сквозь сучья, бамбуковые заросли и кусты. Животный страх лишил его рассудка, зрения, и, налетев на дерево, он словно подрубленный шмякнулся оземь.
Это болото, на месте которого должен пройти главный канал, входило в массив, где прорабом был Исидоре Сиордия.
Важа Джапаридзе, не дожидаясь приказа о назначении его главным инженером, с завидным рвением приступил к исполнению своих обязанностей. Необходимо было в кратчайшие сроки внести изменения в проект строительства Чаладидского участка. Это и стало его основной заботой.
После поразившего его ареста Андро Гангия и беседы с начальником управления Важа старался отбросить все сомнения, связанные с консервацией Ланчхутского участка и с головой ушел в работу. День и ночь трудился он, не давая передышки ни себе, ни другим.
С Галиной он провел всего лишь первую ночь, тревожную и волнующую. С тех пор целыми днями им не удавалось видеться друг с другом. Даже ночевать не часто приходили они в дом тетушки Русудан — спали все больше в бараках в лесу.
— На что это похоже?! — спросила однажды тетушка Русудан, когда Важа, уставший и неразговорчивый, далеко за полночь уселся
