с многими другими.
«Разве тебе не повезло, Тисаана? Разве я плохо с тобой обращаюсь?».
Я бессознательно изо всех сил сжала в пальцах ручку и с размаху прочертила линию на бумаге. И вдруг на меня дождем посыпались цветочные лепестки.
Всю ночь я вычерчивала стратаграммы, но, кроме той единственной удачи в саду, больше мне не везло. Мы с Максом успели установить удобный для нас обоих распорядок. Я сидела на полу на своем обычном месте около камина с разбросанными вокруг бумагами. Макс растянулся рядом в кресле с книгой в руках.
Потихоньку текла ночь, и в конце концов чернила начали дрожать и расплываться перед глазами в мерцающих отблесках пламени. Порой мы оба засыпали у камина и потом заспанно приветствовали друг друга в резком утреннем свете.
– Тисаана.
Видимо, Макс задремал, потому что его голос звучал хрипло, как спросонья. Он говорил так тихо, что я ничего не могла разобрать: потрескивание пламени заглушало его слова, а к тому же я слишком устала. Когда я подняла глаза, он задумчиво и немного напряженно разглядывал меня через низкие, кривовато сидящие очки для чтения.
– Я понял, – торжественно заявил он, так тихо, что слова его поднимались к потолку легким паром, – ты не забыла, кто ты. Я уверен, что ты помнишь. И я надеюсь, что больше ни у кого не хватит наглости доказывать тебе обратное.
Какое-то время я молча смотрела на него. В груди возникло странное, едва уловимое ощущение – будто я проглотила пригоршню призванных серебристых бабочек.
– Я знаю, – наконец сказала я как ни в чем не бывало. – Я просто чудо.
Макс, закатив глаза, затряс головой. Под затихающий шелест его смешка мы снова погрузились в уютную тишину.
Глава 26
Восемь недель.
Ровно столько оставалось до моих экзаменов. Мы с Максом, вооруженные странной обретенной близостью, зародившейся после сражения в Таирне и устранения его последствий, устремились к цели с новым рвением. Уроки длились по десять, двенадцать, шестнадцать, восемнадцать часов – столько, сколько требовалось, пока кто-то из нас или мы оба не падали в изнеможении в кресло.
Многое встало на свои места. Казалось, никто из нас не понимал, что происходит, но мы оба то и дело подмечали изменения: растущую непринужденность в разговорах, понимание без слов на уроках, уют и тишину проводимых дома вечеров.
Наша совместная жизнь слилась в едином пульсе, сердцебиении, в единении вдохов. В тишине между ними я изучала ритм шагов босых ног Макса по ночному коридору, подергивание жилки на шее, когда он сосредотачивался, еле слышимый смех, которым всегда сопровождались мои шутки – даже самые несмешные. Я узнала, что его улыбка всегда начинается с одной стороны – левый уголок рта приподнимался на долю секунды раньше, чем правый, – и что он очень любит имбирный чай, а также запомнила длинный перечень вещей, для которых он не создан.
В свою очередь, он тоже потихоньку изучал меня. Я это точно знала, потому что в один прекрасный день поняла, что он давно перестал спрашивать, какой чай мне заварить, и что у нас таинственным образом образовались нескончаемые запасы малины, хотя сам Макс ее не любил. Он продолжал ненавязчиво расспрашивать меня о прошлой жизни, всегда в сонные минуты в конце дня. «Расскажи мне о Сереле. Расскажи мне о своей матери. Расскажи мне о Низерине».
Я же, со своей стороны, вела себя наоборот: осторожно нащупывала грани вопросов, ответы на которые могли причинить боль, и не трогала едва зажившие, тщательно спрятанные раны. Прошлое Макса по-прежнему оставалось для меня большой загадкой. Как бы ни разбирало меня любопытство, я видела, что при намеках на эту тему он вздрагивает, хотя и пытается это скрыть. Я знала, что истинным милосердием с моей стороны будет, если я оставлю свои вопросы при себе.
Благодаря новообретенному взаимопониманию мы стали друг другу опорой. В ночи, когда я просыпалась от кошмаров и бежала от них на свежий воздух сада, у Макса всегда обнаруживалась бессонница, и он прогуливался по темным тропинкам, составляя мне молчаливую компанию.
Мой аранский с каждым днем становился все лучше. Тем не менее время от времени у меня вырывался бессмысленный набор слов, нарушающий все правила человеческой речи. В конце одного особенно утомительного дня я совершила очередное преступление против грамматики, когда хотела узнать у Макса, куда он убрал чернила для стратаграмм, и спросила его: «Пропала где… черная вода?»
Макс даже бровью не повел, просто залез в ящик стола и достал чернила. Увидев полный ужаса и изумления взгляд Саммерина, он лишь пожал плечами:
– Еще немного времени, и ты тоже свободно заговоришь на языке Тисааны.
Мы обменялись гордыми взглядами и наградили друг друга победной улыбкой.
Дни текли один за другим, сливаясь воедино. Сначала они тянулись долго, но постепенно пошли на убыль. Прохлада по утрам напоминала о наступающей осени. Сад разросся, виноградные лозы переплетались, развесистые цветы жадно нависали над вымощенными дорожками.
Среди этих цветов мы тренировались одним ясным утром, всего за неделю до экзаменов. Я отпустила какую-то нелепую шутку, а Макс в ответ поморщился и покачал головой:
– Какой кошмар.
– Это ты так сейчас говоришь, – возразила я, скручивая в руках воздух. – Но что ты запоешь, когда меня не станет?
Мои слова должны были выглядеть самодовольной шуткой, но стоило им слететь с губ, как они обрушились на нас, словно стена. Удар неумолимой прямоты.
Улыбка Макса застыла и увяла. Между бровями залегла морщинка. Мы в потрясенной тишине уставились друг на друга. В воздухе между нами сгущалось что-то осязаемое и неописуемое, и вдруг мы оба поняли.
Мы выкроили в нашей жизни эти маленькие личные ниши друг для друга, но каким-то чудом, благодаря свойственному людям отрицанию неизбежного, не думали, что будет потом. Только сейчас я впервые осознала зияющую пустоту, которую мы оставим друг в друге.
По крайней мере, я точно знала, что Макс оставит ее во мне.
– Видимо, я наконец-то приведу сад в порядок, – после долгого молчания выдавил он, толкая носком протянувшуюся по тропинке лиану.
Я закрыла рот и изобразила горячий интерес к земле под ногами, отчаянно борясь со странной пустотой, внезапно образовавшейся в груди. Я так сосредоточилась на том, чего мне надо достичь, что даже не пыталась задуматься о том, что оставлю позади. Мысль о грядущей потере требовала выхода, но я была не готова об этом говорить.
Глава 27
С кончика моего носа свисала капля пота, отказываясь наконец упасть.
Макс кружил вокруг меня с воинственным азартом и выкрикивал команду за командой, не сводя с меня острого взгляда. Над моими раскрытыми ладонями парили и разлетались во все стороны вода и воздух, искры и иллюзии и, конечно же, серебряные бабочки, взмывающие ввысь большими отчаянными залпами.
«Давай. Остановись.
