великолепный вид из всех возможных. И пока, похоже, проигрывал.
— Понимаю ваше замешательство, господин Калиновский, — пришла ему на помощь Луиза. — Когда я впервые увидела эту награду, тоже долго не могла отвести от неё взгляд. Она восхитительно прекрасна!
Мелодичный голосок девушки прозвучал божественной музыкой.
— Восхитительно, — обалдело подтвердил Калиновский. — Но всё же не так, как ваши… ваша…
— Ваши глаза, госпожа фон Краузе, — сжалился над ректором я. — И ваш наряд. Вы сегодня великолепно выглядите.
— Благодарю, господин Барятинский, — щёки Луизы порозовели. — Для меня большая честь — находиться здесь. — Она понизила голос и почти прошептала: — В вашем обществе…
Луиза поднялась по ступенькам на возвышение. Разрез на её платье разошёлся, высоко обнажив бедро. Луиза шагнула ближе ко мне и остановилась почти вплотную — теперь нас с ней разделяла только чёрная бархатная подушечка.
— Я мечтаю о том, чтобы оказаться рядом с вами, с той минуты, как впервые увидела ваш портрет в газете, — не отрывая от меня горящего взгляда, всё тем же шёпотом продолжила Луиза. — А уж после того, как мы встретились лицом к лицу — сначала во дворце, а затем в парке, — мне нет и минуты покоя…
Она тяжело дышала. Грудь в декольте вздымалась так, что казалось — вот-вот вырвется.
Если до сих пор я ещё мог убеждать себя в том, что мне кажется, то сейчас исчезли последние сомнения: если бы не окружающая торжественная обстановка, Луиза выскочила бы из платья прямо здесь и сейчас. И не могу сказать, что я бы из-за этого сильно расстроился.
— Тоже искренне рад вас видеть, госпожа фон Краузе, — сказал я чистую правду. Взор мой действительно наслаждался. — Однако не стоит забывать, что вы оказались здесь по делу. Если не ошибаюсь, конечно.
— О, простите, — Луиза залилась краской.
— Да-да, — очнулся Калиновский. — Приступим к церемонии награждения, господа!
Он встал сбоку от меня и Луизы.
Музыка стихла, Калиновский протянул ладони вперёд. Луиза положила на них подушечку. Я наконец разглядел награду — золотую медаль с надписью по кругу:
Лучшему ученiку Импѣраторской акадѣмiи
Константину Барятинскому
К медали прилагалась белая шёлковая лента. Луиза взяла медаль с подушечки и шагнула ко мне.
— Позвольте, Константин Александрович, — прошелестели её губы.
Я наклонил голову. Луиза подняла руки, чтобы надеть медаль мне на шею. Прижалась грудью, я почувствовал восхитительную упругость даже сквозь китель.
— Я счастлива сделать это с вами, — горячо прошептала Луиза мне на ухо.
— Наше счастье взаимно, — отозвался я.
Луиза, помедлив, отстранилась.
На моей груди закачалась на ленте медаль. Оркестр грянул марш, зал разразился овациями и восторженными выкриками.
— Поздравляю, господин Барятинский, — ректор пожал мне руку.
— Поздравляю, Константин Александрович, — Луиза смотрела на меня горящими глазами. — Вы позволите?..
— Что именно?
— Поздравить вас от себя лично.
Она снова приблизилась ко мне — так, что сомневаться в её намерениях уже не приходилось. В зале одобрительно засвистели.
Калиновский — поначалу, кажется, растерявшийся — добродушно улыбнулся. Сказал:
— Если Константин Александрович откажется от такого поздравления — право же, я буду считать его самым бесчувственным курсантом из всех, кого повидал на своём веку!
В зале засмеялись.
Луиза, видимо, сочла это за разрешение. Обвила руками мою шею и прижалась губами к губам.
Первым, и кажущимся единственно правильным позывом было — прижать её к себе покрепче. Ответить на поцелуй, заставить эти губы раскрыться. Почувствовать у себя в руках гибкое, податливое тело. Избавиться от дурацкого платья, которое так мешает…
Остановило меня ощущение: что-то не так. Что-то во всем этом — неправильно, такого не должно быть! Я усилием воли отстранился от Луизы.
И понял вдруг, что зала больше нет. Нет ни сияющей люстры, ни оркестра, ни рукоплещущей толпы курсантов. Исчез и Калиновский, и прочие преподаватели. Исчезло вообще всё — остались только мы с Луизой. В помещении, залитом интимном полумраком, в глубине которого угадывалась кровать.
Ноги тонули в толстом, мягком ковре. Горели свечи, донося запах благовоний — от которых кружилась голова и чаще билось сердце.
— Ну что же вы, Константин Александрович? — прошептала Луиза.
Она чуть отступила назад, и я понял, что исчезла ещё одна деталь. На Луизе больше не было платья.
Тонкие пальчики коснулись моей груди, расстёгивая китель. Пока она это делала, я рассматривал её обнаженную фигуру.
Хороша девчонка, всё-таки. Шустрая… Китель упал на пол.
— Что происходит? — вопрос прозвучал резко — так, как я и хотел.
Луиза вздрогнула и подняла на меня глаза. Зардевшись, пролепетала:
— Мне казалось, Константин Александрович, вы достаточно искушены в искусстве любви — для того, чтобы понять, что происходит…
— В искусстве заниматься сексом на глазах у толпы курсантов? До сих пор не доводилось. Прости, если разочаровал.
Луиза улыбнулась:
— Об этом не беспокойтесь. Нас с вами никто не видит. Мы перенеслись туда, где пространство и время замерли.
— Интересно, — хмыкнул я. — И каким же образом они это сделали?
Подошёл к кровати, попинал ногой.
Кровать как кровать, вполне реалистичная. Размером примерно с футбольное поле, покрыта атласным покрывалом, спинка задрапирована широкими лентами. В моём мире такие кровати ставили в дорогих отелях, в номерах для молодоженов. Мне однажды довелось побывать.
— Константин Александрович… — девичьи руки обхватили меня сзади. К спине прижалась обнаженная грудь. Ощущение, даже сквозь ткань рубашки — непередаваемое. — К чему эти расспросы, право?
Луиза ловко переместилась из-за моей спины на кровать, схватила меня за руку и потянула за собой.
Я поддался.
Лёг рядом с ней, обнял — и, перекатившись, оказался сверху.
— О, — глаза Луизы расширились. — Вы так напористы…
— Ты даже не представляешь, насколько, — с сожалением сказал я.
А в следующий миг вытянул руки Луизы над головой. Прижал девушку коленом к кровати, оторвал от драпировки ленту и принялся связывать запястья Луизы.
— Что вы делаете? — пролепетала она.
— Собираюсь сыграть с тобой в одну игру.
— Какую?
— Всё очень просто, — я закончил связывать запястья и переместился к ногам девушки. — Ты будешь правдиво отвечать на мои вопросы. И до тех пор, пока не ответишь на все, я тебя не развяжу.
В глазах Луизы мелькнуло сначала непонимание, потом — раздражение. А потом — злость, которую она уже не сумела скрыть.
— А я ведь предупреждала, — прошипела она. — Я говорила, что ты — крепкий орешек!
В следующую секунду кровать провалилась куда-то во мрак.
Как будто что-то сверкнуло перед глазами, я моргнул, тряхнул головой. Голова закружилась от нестыковки. Я вновь стоял перед курсантами, которые, затаив дыхание, смотрели на нас с Луизой. На мне снова был китель, а Луизу я удерживал на вытянутых руках, не позволяя приблизиться. Но, судя по ярости, буквально выплёскивающейся из глаз, она уже и не рвалась со мной целоваться.
Её губы шевельнулись, и я понял, что не слышу ничего, кроме биения собственного сердца. Как будто меня вновь оглушило взрывом.
В абсолютной тишине я заметил движение. Слишком ненормально быстрое, чтобы гармонично сочетаться с текущей обстановкой.
Я резко повернул голову и успел оценить ситуацию. Ко мне бежала Кристина. Нет, не просто бежала — «неслась» будет более подходящим словом.
Не представляя, чего от неё ждать, кто тут в кого мог вселиться и как изменить внешность, я отвёл одну руку от Луизы и выставил так, чтобы защититься от Кристины. В следующий миг я бы использовал Щит. Но я всё ещё был слишком дезориентирован внезапной сменой обстановки и упустил из виду главного врага.
Луиза, почуяв относительную свободу, рванулась ко мне и ткнула пальцами в грудь. Одновременно рука Кристины коснулась моей руки.
И наступила тьма.
* * *
Голову опять повело — теперь внезапно оказалось, что я стою на одном колене, упершись ладонями в землю. Однако я быстро справился с дурнотой и резко встал. Анализировать ситуацию начал ещё до того, как окончательно выпрямился.
Я был не в зале Академии, и уж точно вокруг не было ничего похожего на погруженную в интимный полумрак комнату с кроватью.
Сложность заключалась в том, что весь мой жизненный опыт, примерно на голову превосходящий опыт любого человека, не хранил в себе никаких аналогий тому, что я видел сейчас.
Даже земля под ногами не была землёй. Я видел колышущуюся серую массу, как будто марево. Тем не менее, я стоял, ощущая твёрдую почву под ногами. Но серый морок накатывал на носки моих ботинок и спадал вновь, как будто я стоял на берегу моря.
Мир вокруг весь был таким — серым, колышущимся, избегающим чётких очертаний. Я угадывал большие
