шли, взявшись за руки. Гормональная система с возрастом меняется, и крышесносящей, подростковой любви уже не будет, но сердце все равно радостно трепетало, а душа впитывала тепло ее маленькой, мягкой ладошки — теперь я своей новой жизнью полностью доволен.
— …но, когда мне исполнилось тринадцать, отец от нас ушел, — тихо рассказывала девушка о себе. — Я его не виню — характер у моей мамаши тот еще. Она не унывала, быстро нашла мне нового, молодого — двадцать пять ему тогда было — красивого папку, — саркастично усмехнулась. — Не работал, на шее у нее сидел. Если был выбор купить новые кроссовки ему или мне — она даже не раздумывала, выбирая своего хахаля.
Я молчал — такие монологи в наводящих вопросах и комментариях нуждаются редко — и гладил тыльную сторону ее руки большим пальцем, как бы демонстрируя сочувствие.
— Да и хрен бы с ним, я все быстро поняла и надеялась уйти из дома, как только стану совершеннолетней. Был еще вариант сбежать сожительствовать к взрослому мужику, пара моих одноклассниц так и сделали, но я не хотела — ненавижу зависеть от других. А там… Там у меня хотя бы была своя комната. Подрабатывала — листовки раздавала, а мамаша со скандалом половину отбирала, арендная плата, мол. Я однажды не отдала, так она мне голову разбила.
Даша повернулась, мягко высвободив руку и раздвинула волосы на затылке, показав чистую кожу.
— После модификации шрамы исчезают, — мягко напомнил ей я.
— Точно! — смутилась она, взяла меня за руку как было, и мы пошли дальше. — В общем — та еще жизнь была. Иногда я мечтала о детском доме, но решимости не хватило, — поджала губы. — И зря, потому что в день моего совершеннолетия — я к тому времени уже в техникум поступила, на гостиничное дело, с хорошей девочкой подружилась — ей родители квартиру купили за поступление. У нее пожить хотела, пока на ноги не встану — она звала, но тут домой откуда-то приперся мамин муженек, — голос потускнел. — Пьяный. Угадай с одного раза, что было?
— Приставал? — без труда угадал я.
— Любимую футболку мою порвал, мразь, — прошипела она и хищно улыбнулась. — Хорошо, что на столе нож лежал как у Лены, я ему рожу располосовала. Ух и выл, тварь! — девушка закрыла глаза, смакуя воспоминания. — Мамаша только вечером пришла — он к тому времени в травмпункт сходить успел, зашиться, и заявление на меня написать. Мамаша как увидела, что ее муженек красивым уже никогда не будет, на меня с кулаками бросилась. А я ей нож показываю и говорю, что лучше ко мне не лезть. В комнате закрылась, вещи дособрала, попыталась убежать, но нет — полиция приехала и переселила меня в новый, уютный каменный дом с решетками. Посидела недельку, и повезли на экспертизу, которая решила, что я — на всю голову е*анутая и определили сидеть в дурку. Поэтому я тебя и испугалась, — последнюю фразу она сказала совсем другим, мягким и немного виноватым тоном, заодно прижавшись ко мне плечом.
— Тяжело верить людям, когда не нужен родителям, — кивнул я.
— У тебя тоже детство не очень было, да? — спросила она.
— Я имею честь быть сыном беспробудных, запойных алкашей! — гордо вскинул я подбородок. — Тяжелый старт жизни позволил мне осознать, что без упорного труда и здоровых амбиций в этой жизни мне ничего не светит, и я считаю, что в вашей фирме я смогу раскрыть свой потенциал наиболее полным образом, к нашей обоюдной выгоде.
— А? — не поняла Даша.
— Так я обычно говорил на собеседованиях, — пояснил я. — Не скажешь же, что больше всего на свете мне хочется бегать по офису и рубить дорогих коллег топором? Я вообще людей терпеть не мог — самый нищий и мелкий ребенок в школе, одноклассники которого регулярно видели моего спящего в собственной блевотине отца. Имаджинируешь?
— Трудно тебе было, да? — сочувственно вздохнула Даша.
— Поначалу, — кивнул я. — В седьмом классе решил дать отпор, поставил альфа-самцу класса фингал. За это заплатил двумя сломанными ребрами — дети бьют не сильно, но когда трое на тебе прыгают — тут уж без травм никак. Приполз я домой, и первым делом отец разбил мне чудом уцелевший нос за то, что единственную куртку порвал.
Даша сжала мою ладонь крепче.
— Но и это еще не все! — процитировал я телерекламу. — Вечером участковый пришел, как-то так получилось, что его сыночек тем самым альфа-самцом и был. И уважаемого стража закона фигнал на лице деточки не порадовал. Первым делом он нокаутировал моего папашу, потом — рявкнул на мамашу, что если она своего ублюдка воспитать не может, он возьмется за это сам. Дальше минут пять ему пришлось брезгливо бегать за мной по нашей засранной однокомнатной хибаре — отцу при СССР дали, хватило мозгов не пропить — и с затрещинами, в наручниках, утаскивать плачущего от боли, обиды и непонимания меня по лестнице. Путь закончился в подвале его дачи — бетонный мешок, ведро с водой, ведро на которое ходить — всё, больше ничего там не было. Продержал он меня там три дня, каждый вечер вместе с сыночком от души избивая. А рёбра, напомню, сломаны. Тогда я и понял, как наш мирок работает — терпи, ври, улыбайся, а законы нарушать можно только если у тебя власть есть — и больше всего на свете радовался тому, что родителей участковый посадил и лишил родительских прав — мои травмы на них и повесил. Вот в детдоме было хорошо — мы там все были никому не нужные, поэтому даже кое-какие друзья появились. Я на учебу приналег тогда — всерьез надеялся в прокуратуру попасть и участковому отомстить. Не получилось — он по пьяни на машине в опору моста влетел, всмятку и с летальным исходом, а я пошел в дизайнеры. Хочешь твой портрет нарисую? — с улыбкой повернулся к вздрогнувшей от неожиданности девушке.
— Маслом? — спросила она.
— Не, на компе, — покачал я головой. — Я маслом не очень.
— Поддельный художник! — фыркнула она. — Вот почему ты такой.
— Какой? — заинтересовался я.
— Адаптировавшийся? — предположила она.
— Будем считать — подходит, — хрюкнул я.
— Теперь нужно решить, кому из нас пришлось хуже, — предложила она.
— Тебе, — легко выбрал я.
— Нет, тебе! — заспорила она.
— Я в большой дурке жил, а ты — в маленькой, — покачал я головой. — И, повзрослев, делал пусть и не что хотел, а хотя бы имел возможность играть в игры, читать книжки, смотреть кино и вкусно кушать. А у тебя — сальные намеки санитаров и полное отсутствие личного
