момент. Вот два офицера подошли к Чаушеску, что-то спросили. Президент ответил, гордо держа голову и стискивая пальцами коричневый портфель на столе. Вот еще один полковник подошел, что-то сказал и пошел дальше. Вот подошли двое, явно журналисты, но снова появился офицер, поговоривший с ними, видимо разрешивший короткое интервью. Было очевидно, что не успели люди, организовавшие этот поспешный суд, предусмотреть всех деталей. Что и кому разрешать, а что запрещать.
Станислав в сопровождении лейтенанта Пыслару двинулся к столу, где сидели Чаушеску. Ваничу он велел оставаться у стены, где им поставили стулья. Кажется, никто не обращал внимания на Сергеева, трибунал задерживался, а в зале стоял обычный гул голосов. Еще несколько шагов к столу. Вот уже и Чаушеску увидел Сергеева и стал смотреть ему в глаза. Пыслару просто шел рядом, глядя куда-то в сторону. И вот стол. Сергеев согнулся почти пополам и положил руку на портфель президента, в котором находился пакет с поддельным архивом.
– Это будет наш последний бой, бой коммунистов, – сказал Чаушеску Сергееву. – Мы будем героями на этом презренном судилище.
– Вы мужественный человек, и я преклоняюсь перед вами и вашей супругой, – тихо сказал Станислав. – Жаль, что вы меня не послушали и не отправились в сторону границы или в Бухарест.
Чаушеску убрал руки с портфеля и еле заметно кивнул на него.
– Пусть это в ваших руках послужит, но не достанется презренным западным демократам, которые все это устроили. Идите.
Сергеев медленно выпрямился и, держа портфель Чаушеску в руке, двинулся в сопровождении лейтенанта Пыслару на свое место. Лейтенант с кем-то успел поговорить, кому-то что-то рассказать. Но тут громкий голос властно что-то приказал, и в зале установилась относительная тишина. Через дверь со стороны составленных в ряд столов президиума входили люди – состав военного трибунала. Можно было бы уйти, вернуться в свою комнату в общежитии и открыть портфель, убедиться, что в нем лежит то, что нужно. Но какая-то внутренняя сила заставила Сергеева остаться и быть свидетелем происходящего.
Станислав слушал и смотрел. Что-то нелепое было в этом спектакле, именно спектакле, потому что все было не как в жизни, а придумано на скорую руку. Обвинения следовали за обвинениями, зачитывались свидетельские показания, говорилось о документах, установленных фактах. Более тысячи шестисот убитых за пять дней антиправительственных выступлений. И тут же возражения самого Чаушеску, что именно антиправительственных, именно в нарушение закона. Что государство имеет право себя защищать, что имели место провокации против армии, которая и начала стрелять, что руководили этими выступлениями дирижеры с Запада, которым очень надо сменить власть в социалистической Румынии. Последовали факты и цифры о расстрелах в другие годы и в других городах. И число жертв было уже страшным. Оглашалось число в десятки тысяч убитых за время правления четы Чаушеску. И следом – вина в обнищании государства, цифры в долларах на зарубежных счетах и снова факты, факты.
Сергеев смотрел на эту пожилую пару, на которую обрушились чудовищные обвинения. Он с уважением отмечал, как они держались. Он сейчас не думал о том, правы ли те, кто обвиняют, достоверны ли предъявленные сведения. Он видел в глазах президента и его жены веру, почти фанатическую. В самом деле, они коммунисты, свято верящие в торжество своей идеологии, или просто привыкли играть этими словами? Но с каким жаром Николае Чаушеску спорит и отметает все обвинения.
Трибунал закончил работу, хотя так ни одного обвинения подсудимыми и не было принято, ни одного доказательства не было ими признано. Сергеев усмехнулся, гадая, чем закончится этот фарс. Приговорить к смертной казни!
В зале воцарилась тишина, хотя многие и так знали о заранее подготовленном результате расследования. Президент разразился возгласами о торжестве идей коммунизма. Двое десантников попытались вывести его из-за стола, но им помешала пожилая женщина, которая была вторым человеком в государстве и которая должна теперь стать вдовой. Елена кричала, что не уйдет, и если их хотят убить, то она будет вместе с мужем.
Но ведь трибунал заявил, что есть месяц на апелляцию и обжалование вынесенного приговора? Что они делают? Станислав мельком глянул на часы. 14.40, прошло очень мало времени, а тут уже решилась судьба человека, президента, целой эпохи, государства.
Откуда-то принесли длинную спутанную веревку, двое десантников принялись связывать за спиной руки Николае и Елене. Женщина вырывалась с непостижимой силой и кричала, нет, громко заявляла и стыдила:
– Ведь я была вам матерью!
Десантники горячились, они были злы из-за того, что женщина права. Они сами, все румыны считали и признавали в ней свою вторую мать, и теперь то, что с ней творили, было постыдным для мужчин, для детей, для народа. Было видно, как организаторы и участники хотели побыстрее все закончить.
Их убьют! Это было настолько очевидно, что у Сергеева все похолодело внутри. Но ведь этого же не может быть, это же несерьезно, чтобы группа офицеров и пара работников прокуратуры выносили приговор не просто президенту, а стране, которая существовала, жила, праздновала, гордилась и боролась.
Их вывели во двор казармы и поставили к стене. Как во сне Станислав слышал голос генерала:
– Сначала его, потом ее…
Не верилось, все еще не верилось, что такое может быть. Да, пусть чудовищны преступления, но и расправа далека от общечеловеческих принципов, от идеалов гуманизма. А трое десантников стояли с автоматами на изготовку и ждали команды.
Мир застыл в глазах Станислава, сжимавшего в потной руке ручку портфеля. Первая автоматная очередь почему-то попала Николае Чаушеску по коленям. Он пошатнулся, продолжая кричать и призывать. Но вторая очередь в грудь свалила его мгновенно. Он опрокинулся на спину. Сергеев не заметил даже, что и Елена Чаушеску вдруг согнулась пополам от попавших в нее пуль. Воздух заволокло пылью от выбитой штукатурки и кирпича.
С генералом подошел доктор, оператор продолжал снимать. Ему сказали, чтобы он подошел ближе и снимал лицо убитого президента, снимал, как врач щупает пульс, приподнимает веко и констатирует смерть. Смотреть, как тела грузят в машину и увозят, он не стал. Злой и потерянный, Станислав продирался между топтавшимися на плацу солдатами, какими-то гражданскими людьми. Даже лейтенанта Пыслару было не видно рядом. Время надзора окончилось. Они не хотели, чтобы он вышел из части раньше, чем все закончится. Вот для чего им нужны были эти 2–3 дня.
– Бажен. – Сергеев бросил на кровать пустой портфель. – Возьми нож, разрежь портфель по швам. Как можно больше кусков. Мы его должны разбросать по разным мусорным бакам.
– Это тот самый пакет? – кивнул Ванич на сверток, который Сергеев
