Дерик еще больше подружился с Хильдой, чему был очень рад. Они не возвращались к разговору о возможном самоубийстве, но между ними установились доверительные отношения. Теперь Дерик без стеснения разговаривал с Хильдой о чем угодно, почти как с ровней, что было ему в новинку, не испытывая благоговейного трепета перед ее знаниями и жизненным опытом. Неожиданно для себя он понял, что повзрослел. Но несмотря на новые отношения, их откровенность друг перед другом была, выражаясь дипломатическим языком, односторонней. У него ни разу не появилось желания рассказать Хильде о своем романе. В нем проснулась интуиция, и она подсказывала ему, что, хотя у Хильды были широкие взгляды, некоторые вещи не входили в сферу ее интересов. В частности, другие женщины.
У Дерика было много свободного времени. Он стал чаще общаться с Хильдой и реже — с Бимишем. По какой-то причине клерк стал относиться к Дерику с меньшей фамильярностью, и в целом его поведение изменилось. При всех его недостатках он обычно был в хорошем настроении и не терял присутствия духа при любых обстоятельствах, как бы возвышаясь над жизненными проблемами благодаря ощущению своей собственной значимости. Но во время сессии в Уитси Бимиш как-то осунулся и был постоянно чем-то озабочен. Вряд ли это было результатом пренебрежения к его персоне со стороны шерифа. Он стал замкнутым и проводил много времени в одиночестве в своей комнате. Дерик подозревал, что Бимиш много пил. Но если раньше под влиянием выпитого он становился мягче и общительнее, то теперь, наоборот, раздражался и вредничал. Бимиш постоянно делал замечания Сэвиджу и Грину и несколько раз даже вступил в перебранку с секретарем выездной сессии. Если раньше Дерику не нравился напыщенный и покровительственный тон клерка, то теперь он вдруг стал жалеть этого человека. Было совершенно ясно, что характер Бимиша испортился из-за каких-то неприятностей, что он был чем-то встревожен, и Дерику временами хотелось подбодрить его или, по крайней мере, поговорить с ним о его проблемах. Узнав о крушении надежд и разочаровании, которое принесло Хильде ее замужество, он стал испытывать чувство сострадания ко всем людям, и ему больно было видеть, как энергичный, уверенный в себе человек по воле судьбы превращается в развалину.
Хильда тоже заметила перемены в поведении Бимиша, но ее реакция в корне отличалась от сострадания Дерика. Для нее Бимиш был всего лишь несимпатичным человеком, к недостаткам которого прибавился несносный характер. Отсутствие милосердия со стороны Хильды усиливало у Дерика тщеславное чувство превосходства над ней в этом отношении. Маленькая драма человеческих отношений, разворачивающаяся перед глазами Дерика, заинтриговала и заинтересовала его, возмещая отсутствие развлечений в последнюю неделю их пребывания в Уитси. И тем не менее он мечтал о возвращении в Лондон и окончании его рабской службы с энтузиастом школьника, ожидающего каникул.
Глава 18
КОРОЛЬ ПРОТИВ ОКЕНХЕРСТА
Работая не покладая рук и заставляя всех работать так же, Барбер закончил сессию в Уитси за день до начала заседаний в Истбери. Он решил сделать рабочим днем день при езда, который обычно отводился для доставки всех атрибутов правосудия из одного графства в другое. Судя по замечаниям официальных лиц, имеющих отношение к выездным сессиям, это было нарушением традиции, которое можно было объяснить лишь ситуацией военного времени.
Уитси и Истбери находились на расстоянии двадцати миль друг от друга по одной железнодорожной линии, поэтому вполне можно было начать заседания в Истбери, не делая перерыва на день. Тем не менее все, от секретаря выездного суда до слуги личного секретаря судьи, посчитали вопросом принципа нарушение традиционного порядка, а именно — ударом, нанесенным прямо в сердце английского правосудия. Дерик, слушая мнения, решительно высказанные опытными людьми, пришел к выводу, что у них были свои причины так думать, но даже не пытался понять, почему нельзя начать заседания в день приезда.
Истбери представляет собой скромный торговый город, центр небольшого графства. Список уголовных дел, рассматриваемых здесь выездными судьями, также обычно довольно скромен. После тяжелых судебных будней в Рэмплфорде и Уитси и в предвкушении окончания сессии ее участники получают истинное удовольствие, работая в Истбери. С одной стороны, вроде бы неудобно и неправильно завершать выездную сессию в городе, где ожидается меньше всего работы, но Южный округ очень гордится тем, что у них все происходит не так, как везде, и пресекает любые попытки изменить график проведения выездной сессии суда.
Список уголовных дел в Истбери был коротким, как обычно, но на этот раз его нельзя было назвать скромным. Всего три дела, но одно из них могло продлить сессию на весьма продолжительный период — на целых четыре дня. Четыре дня интересных событий для присутствующих, но столько же времени придется провести без должного комфорта.
Помещение суда, как бы рассчитанное на ожидаемый небольшой объем работы, выглядело крошечной квадратной комнатой, по четырем сторонам которой располагались скамья адвокатов, судейская скамья, скамья подсудимых и место для дачи свидетельских показаний. Адвокаты и поверенные обеих сторон теснились вместе и старались по возможности занять угол, из которого можно было задавать вопросы свидетелю, не повернувшись при этом спиной к судье и присяжным. Все остальные, присутствующие по службе или по желанию, располагались, как могли, сзади на жестких скамьях без спинок.
В такой обстановке в течение трех с половиной дней слушалось дело об убийстве Джоном Окенхерстом любовника своей жены. Это дело не привлекло большого внимания. Может быть, о нем писали бы больше, даже в разгар войны, если бы для джентльменов от прессы были созданы лучшие условия или если бы Окенхерст занимал более высокое социальное положение. Но жители Истбери и его окрестностей проявили страстный интерес к этому делу, и крохотное помещение суда было забито до предела от начала до конца слушания. А в деревне, где подсудимый работал кузнецом, о нем вообще долго не забывали. В течение многих последующих лет любой проезжий, зашедший в бар постоялого двора, мог быть уверен, что с его приходом вновь начнется бурное обсуждение вопроса о том, повесили ли Окенхерста в конце концов или нет.
История, которую представил на рассмотрение вечернего заседания выездного суда сэр Генри Баббингтон, королевский адвокат, была простой и мелодраматичной. Сэр Генри, сам имевший склонность к мелодраме, рассказал ее с огромной выразительной силой. В маленьком помещении были слышны все модуляции его красивого, зычного голоса и видны любые изменения выражения на его подвижном лице. Тот, кто внимательно слушал его, не мог не почувствовать некоторую симпатию к человеку, которому предстояло скрестить шпаги с сэром Генри, выступая защитником в этом убедительно представленном деле. Да, можно было лишь посочувствовать Петигрю, сидевшему в уголке в парике, съехавшем ему почти прямо на сморщенный нос.
У Петигрю действительно был повод для беспокойства. Он не боялся Баббингтона, которого хорошо знал и любил и чьи слабости ему тоже были хорошо известны. Чего он боялся, так это оснований, на которых приходилось строить защиту, особенно если принять во внимание, что сам он верил в них лишь наполовину. Когда Петигрю был совсем молодым адвокатом, кто-то из старших с сарказмом сказал ему: "Нет ничего плохого в том, что молодой адвокат иногда верит в невиновность клиента". Теперь Петигрю был уже далеко не молод, и именно в этот раз он хотел бы, чтобы у него было больше уверенности в том, что его клиент заслуживает наказания. Разобравшись в деле лучше, чем другие, он понимал: преимущества не на его стороне, и от этого остро чувствовал, что дело может обернуться наказанием невиновного человека.
