с нами? — щурясь на солнце, спрашивает он.
— Мозика! Мозика! — повторяет девчушка, не выговаривая половину букв. Она хватает Марка за кудри, будто управляя лошадкой, заставляет везти её в нужном направлении. Маленькая хулиганка.
— С вами, конечно, — тянусь к Марку за поцелуем.
И как в паршивых комедиях, очень некстати у меня звонит телефон. Костя не вовремя решил поболтать. У меня только жизнь наладилась. Жаль, что только во сне.
— Да! — рявкаю так, что, кажется, весна со своей ядовитой зеленью потускнела.
— Мирочек, выгляни в окошко.
— Жданов, ты меня разбудил! — все, кто не подох в прошлый раз, отправились бы на тот свет после этой фразы.
— Прости, я думал, ты к выписке готовишься. Выгляни, раз встала уже. На секундочку.
Выпутываюсь из простыни, только бы отстал уже, и скорее вернуться в тот мир, где всё кончилось хеппи-эндом.
За окном меня ждёт сюрприз. Неужели со мной когда-то срабатывали эти попсовые фокусы? Или он, и правда, совершенно меня не знает?
Когда мне было семнадцать, подобный жест вызвал бы щенячий восторг. Сейчас я только стыдливо прикрываю лицо рукой и рычу в трубку яростнее прежнего.
— Жданов, ты совсем сбрендил? Это что за художества?
— Это признание в любви, — говорит так капризно, что я представляю, как он надувает губы.
— Это акт вандализма! Стирай немедленно!
— Здесь вся аллея — один сплошной акт вандализма. Ты видела статуи возле фонтана? — это совершенно никак не относится к делу, но статуи, и правда, жуткие, вчера в темноте даже ускорила шаг, проходя мимо полупрозрачных силуэтов матерей с младенцами. — Да и как я, по-твоему, это сотру? — жалуется Жданов таким голосом, будто он нашкодивший мальчишка.
Молча упираюсь лбом в холодное стекло. Жмурюсь изо всех сил, чтобы не видеть, как среди счастливых благодарностей за дочку и сыночка. Среди рисунков сердечек, цветочков и почему-то дельфина. Совершенно нескромно по самому центру аллеи, перекрывая остальные надписи, расположились огромные буквы: “Мирра, я соскучился. Давай начнём сначала”.
Громкое сопение в трубке перекрывает даже звуки играющих детей у того самого фонтана. Костю начинает напрягать моё молчание, а мне сказать совершенно нечего, да и не хочется.
— Тебя когда выписывают? Я внизу буду, — больше ничего не добавляя, отключается.
Неужели он действительно ждал, что я, как сопливая малолетка, не разбирая дороги, полечу ему в объятья? Обязательно всё прощу даже без объяснений, просто потому что он такой романти-и-и-ичный.
Не глядя больше в окно, иду обратно к кровати. Под пледом жарко, нога запутывается в простыни, матрас слишком мягкий. Ворочаюсь, чтобы расслабиться, никак не получается найти удобную позу.
С Костей всё начиналось совершенно по-другому. Мы утонули, совсем не замечая всего, что нас окружало. Страсть накрывала нас с головой и не отпускала ни на минуту. Ещё была нежность, забота и… доверие. Всегда был какой-то нереальный, запредельный уровень доверия. Я ни разу не сомневалась в его словах и поступках. От этого его измена бьёт ещё больнее.
Пытаюсь представить, как Костя будет забирать меня из роддома, но ничего не выходит. В голову лезут только детали. Какого цвета стены в комнате для выписки, я буду в платье или в джинсах? Это же будет октябрь или ноябрь, а вдруг дождь? Или первые заморозки?
Все попытки представить, как Костя впервые встретится с малышкой, заканчиваются тем, что я в очередной раз в мечтах уплываю куда угодно, но максимально далеко от того, что нужно. У меня неплохая фантазия, но сейчас она мне отказывает в попытках представить будущее. Как мы будем снова вместе? Как мне каждый раз смотреть в глаза и не вспоминать тот вечер? Мне нужно будет привыкать к его прикосновениям и присутствию в моей жизни, натягивать между нами разорванные прежде нити.
Пробую убрать подушку совсем, свернуть плед в рулончик и обнять получившуюся колбаску. Неудобно. На боку неудобно, на спине неудобно, на животе… А мне вообще можно ещё лежать на животе? Как от удара тока, подскакиваю и усаживаюсь на кровати. Становится чудовищно стыдно, что я практически ничего не знаю о своём положении.
Хочу взять телефон с прикроватной тумбочки и наконец-то узнать, что там за приключение под названием “беременность” и правила её игры, но руки сами тянутся к лежащей рядом коробочке с кольцом. Рассматриваю россыпь бриллиантов. Холодные, совершенно безжизненные. Они играют, поблёскивая всеми цветами, которые умеют выдавать, но от этого не становятся привлекательнее. Зовут с собой, но только на глубину. Готова ли я снова утонуть?
Не знаю, насколько зависаю за разглядыванием колкого блеска, но отмираю, только когда замечаю движение в дверном проёме.
— Марк? Ты что здесь делаешь? — пытаюсь спрятать коробочку, но, как всегда, крайне неловко.
— Маша звонила. Просила тебя домой доставить. И я хотел поговорить, — отрывается от двери и подходит ближе, стараясь не коситься на гнездо, которое раньше именовалось кроватью.
— О чём?
— О нас.
Ох. Сейчас будет всем больно.
— Нет никаких нас, Марк. Есть симпатия, да, но ты должен был заметить табличку на входе в это прекрасное заведение, — говорю сильнее, расчёсывая ранку на запястье. — Ты тогда оказался чертовски прав. Я действительно беременна.
— Меня это не смущает. Мы можем просто попробовать.
Из моего горла против воли вырывается горький смех. А он будто не замечает этой горечи и смотрит всё так же тепло и с нежностью.
— Нет. Не хочу снова собирать себя по кускам. И без того в ближайшее время будет непросто. Я теперь не одна. И мне нужно думать и о малыше тоже.
— Я понимаю во что ввязываюсь. Мирра, что самому не просто далось это решение, но я готов к любым трудностям.
— Марк, зачем тебе чужой ребёнок? — обрываю его, пока не наговорил мне слов, после которых будет прощаться ещё больнее.
Пытаюсь встать, выпутываясь из вороха простыней, а он молчит, хмурится, не находя слов для ответа. Или находит, но он знает, что он сделает только хуже.
— Ну вот видишь, — заглядываю последний раз в его прекрасные глаза и, не задерживаясь рядом, иду к двери. — Мне очень жаль. Прости, за мной должен приехать муж, я буду собираться, а тебе пора.
60. Подарок
Думала, Марк наконец-то разозлится, молча выйдет, не обращая на меня внимания. Но, вопреки всем планам, он останавливается рядышком. Его аромат аккуратно укутывает меня
