из ее современников, удалось ощутить те достоинства и опасности, которые таил синтез двух миров, «красного» и «белого». И пройти по этому пути дальше, чем удалось кому-либо из индейских писателей ХХ века (англичанин Серая Сова[40] не в счет).
Рассказ взят из ее раннего сборника «Старые индейские легенды» (1901). Несмотря на название, книга эта представляет собой не коллекцию легенд, которые могла услышать в детстве девочка-сиу, а литературную версию преданий разных племен, собранных и обработанных Красной Птицей как молодым, но уже зрелым мастером художественного текста.
Утки летели над заболоченными озерами. Была пора охоты. Индейцы с луками и стрелами, по грудь в воде, бродили по зарослям дикого риса, подстерегая дичь[41]. Неподалеку в вигвамах женщины жарили добытых ими уток и мастерили подушки.
В самом большом типи молодая мать обшивала подушку из оленьей кожи красными иглами дикобраза в виде длинной бахромы. Рядом с ней лежал черноглазый младенец, воркуя и смеясь. Он болтал в воздухе крошечными ручками и ножками, играя со свисающими лентами своего чепчика, сплошь расшитого бисером, подвешенного на шесте типи.
Наконец мать отложила в сторону красные иглы и белые нитки из жил. Малыш крепко уснул. Облокотившись одной рукой, другой она укрыла свое дитя легким одеяльцем и еле слышно спела ему колыбельную песенку. Уже близилось время, когда должен был возвратиться ее муж.
Вспомнив, что у нее не осталось дров для очага, женщина быстро затянула пояс поверх накинутого на плечи одеяла, засунула за него топорик с короткой рукоятью и поспешно направилась к заросшей лесом ложбине. Она была сильной и управлялась с топором не хуже любого мужчины. Широкое платье из оленьей замши не сковывало ее движений. Вскоре, набрав достаточно ивовых веток, она взвалила на спину вязанку и легко понесла ее, придерживая веревочной петлей, натянутой на плечи. Быстрым шагом приближалась женщина к дому.
Возле входа она низко нагнулась, одним движением стащила обеими руками через голову веревочную петлю и сбросила вязанку на правую сторону. Избавившись от ноши, она скрылась в своем типи. Через мгновение она выбежала наружу с криком: «Мой сын! Мой малютка пропал!» Пронзительным взглядом окинула она восток, и запад, и все вокруг. Нигде не было ни следа ребенка.
Стиснув кулаки, мать прибежала к близлежащим типи с криком:
— Кто-нибудь видел моего мальчика? Он пропал! Сыночек мой пропал!
— Хинну! Хинну! — восклицали женщины, вскакивая на ноги и выбегая из вигвамов. — Мы не видели твоего сына! Что случилось?
Заливаясь слезами, мать поведала им свою историю и хотела уже уйти, но женщины сказали:
— Мы пойдем искать вместе с тобой!
Они вышли навстречу своим мужьям, возвращавшимся с охоты, и те присоединились к поискам пропавшего младенца. Побережье озер, заросли высокого тростника — всюду смотрели они, но тщетно. Дитя исчезло бесследно. Минуло много дней и ночей, и поиски прекратили. Тяжело было слышать, как отчаянно рыдает мать, сокрушаясь о своей потере.
Тем временем наступала поздняя осень. Высоко в небе птицы улетали к югу. Вокруг озер не осталось типи, кроме одного печального жилища.
До тех пор, пока зима не укрыла снегом землю и не сковала озера льдом, из этого одинокого вигвама слышался женский плач, а издалека доносился голос отца, поющего печальную песню.
* * *
Так прошло десять лет и столько же зим после странного исчезновения малыша. Каждую весну несчастные родители возвращались вместе с охотниками в эти края, чтобы снова искать его.
К концу десятой осени, когда семьи одна за другой сворачивали типи и покидали озерный край, безутешная мать все еще бродила, плача, по берегу озера. Однажды вечером блестящие черные глаза уставились на плачущую женщину с другого берега, сквозь переплет тростника и высоких стеблей дикого риса. Маленький дикий ребенок, игравший в зарослях, замер. Его длинные волосы, небрежно откинутые на загорелую спину и плечи, открывали круглое лицо. Одеждой ему служила набедренная повязка, сплетенная из душистой травы. Припав к болотистой земле, он прислушивался к плачущему голосу. Женщина уже охрипла, теперь только беззвучные рыдания сотрясали ее стройное тело; глаза дикого мальчика затуманились слезами.
Наконец, когда стоны утихли, он вскочил и помчался, как легконогий лесной дух, к маленькой хижине из хвороста и камыша.
— Мать! Мать! — задыхаясь, выкрикнул он, вбежав внутрь. — Скажи, что за голос слышал я? Он был приятен моему слуху, но глаза мои стали мокрыми!
— Хен, сын мой, — буркнула большая уродливая жаба. — Ты слышал голос плачущей женщины. Сын мой, не говори, что он тебе понравился. Не говори мне, что он заставил тебя плакать. Ты еще никогда не слышал, как я плачу. Потешить твой слух и разбить твое сердце могу и я. Слушай же!
С этими словами большая жаба выползла из хижины и остановилась у входа. Она была стара и дышала с трудом. Она произвела на свет многочисленное потомство, но никого из своих детенышей не любила и даже не жалела. Много раз слышала она плачущий человеческий голос и дивилась, какое же горло надо иметь, чтобы издавать такие странные звуки. Теперь, горячо желая еще хоть ненадолго удержать при себе украденное дитя, она решила подражать плачу женщины из народа дакота. Грубым хриплым голосом она завела:
— Хин-хок, замши кусок! Хин-хай, гор-но-стай! Хин-хоэ, одеяло красное, с белою каймою!
Уродливой жабе-матери было невдомек, что слоги индейских плачей — это имена их близких, ушедших в мир иной; она надеялась потешить мальчика, перечисляя ценные вещи. Вволю накричавшись душераздирающим голосом и помянув множество особенных предметов, старая жаба зажмурила свои не знающие слез глаза, очень довольная собою. Запрыгнув обратно в свой дом, она спросила:
— Сынок, вызвал ли мой голос слезы на твоих глазах? Приятны ли были твоему слуху мои слова? Понравился ли тебе мой плач больше, чем тот?
— Нет, нет! — нетерпеливо перебил ее мальчик. — Я хочу услышать голос той женщины! Скажи мне, мать, отчего человеческий голос так взволновал все мои чувства?!
Жаба-мать сказала в душе своей: «Дитя человеческое услышало и узрело свою настоящую мать. Боюсь, что я не смогу дольше удерживать его. О нет, я не в силах отпустить это прекрасное создание, которое сама же научила называть меня матерью за столько зим».
— Мать, — снова заговорил мальчик, — объясни мне кое-что. Скажи, почему мои маленькие братья и сестры так непохожи на меня?
Большая уродливая жаба взглянула на своих пузатеньких детенышей и ответила:
— Первенец всегда лучше других.
Это объяснение на время успокоило малыша. С тех пор старая жаба-мать стала неусыпно следить за похищенным ею ребенком. Когда случалось, что он в
