не только внешность, он создает свой неповторимый образ. Вы можете быть похожи, как две капли воды…
Я сбился и замолчал.
– Я слушаю, Женя, – подтолкнула меня Анечка.
– Ваши образы разные. Понимаешь меня?
– Понимаю, Женя, очень хорошо понимаю.
– Я сейчас тебе скажу одну вещь…
Я действительно был в смятении и прекрасно видел, что для Ани это не секрет. Она не торопила меня.
– У меня такого никогда в жизни не было, – начал я неудачно, – я имею в виду, вот так общаться с очень похожими людьми.
– В глазах двоиться? – очень весело спросила моя собеседница.
– Да… – сознался я. – Только не в глазах. В душе… в сердце.
Это было смело! Я успел пожалеть о такой смелости. Но Аня была очень неглупой и дипломатичной девушкой, давая мне некоторые права на ошибки.
– …И я не знаю, поверь, чей образ сейчас меня волнует больше.
Анечка долго молчала, а я не торопил ее. За это время я услышал звон посуды и понял – Тонечки рядом нет, мы с ее сестрой уже наедине.
Анечка тихо и немного лукаво спросила
– Это что, наш маленький заговор? – я почувствовал доброту в голосе моей новой собеседницы, и понял, что Аня улыбается.
– Ну, – не сразу нашелся я, – пусть это будет наша маленькая тайна.
– Хорошо, Женя, пусть это будет нашей маленькой тайной.
Последние слова Анечка прошептала совсем тихо, и я понял их, скорее по форме, чем по смыслу.
– Анечка, Аня… – начал я.
– Да, Женя, я слушаю.
– Аня, ты не представляешь, как приятно мне было с тобой поговорить! – предложил я своей собеседнице закончить разговор без Тонечки.
После пятисекундного замешательства Анечка ответила:
– Я рада. И мне тоже очень приятно.
И она первой положила трубку.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Я снова подготовился: к встрече с сестрами-близняшками я отправился с тортом «Птичье молоко», двумя бутылками Советского шампанского и с двумя огромными розами. Для Тонечки Воробьевой предназначалась красная – символ страстной любви, для Анечки Аугенблик розовая – символ многообещающего начала таких же страстных отношений. Я предположил, что у обеих сестер тонкий вкус, и они могли такие условности чувствовать или хотя бы знать символику.
Накануне мы с Тонечкой уже условились, что она встретит меня заранее. Тогда получалось, что в гости к ее сестре мы придем парой. В этом ничего предосудительного не было, ну а дальше… Дальше, как пойдет. В конце концов, так выходило, что мы, все трое, двигались к одной и той же цели, и только необычность этой цели, нестандартность ситуации не позволяли нам быть полностью раскованными.
Тонечка Воробьева ждала. Завидев меня, еще издали, она кивком головы показала, пойдем, мол! Я остановился и отрицательно покачал головой, показывая розы. Тонечка быстро подошла, дежурно взяла протянутую мной красную розу, внимательно посмотрев на розовую, подставила щечку и, улыбаясь, проговорила:
– Я больше люблю розовые! Ты же знаешь.
Было очень заметно, что моя милая еврейская девушка сильно волнуется. Я же осмелел (в конце-то концов, мы с Тонечкой Воробьевой такое себе позволяем!) и, изучая ее прекрасные глаза, тихо произнес:
– Конечно знаю, Тонечка! Но здесь случай особенный: ты уже моя… А Анечка еще нет.
При этих словах уже моя Тонечка густо покраснела и опустила глаза. Я невольно залюбовался ею, не в силах отвести взгляд.
– Какая же ты у меня хорошенькая! – искренне восхитился я.
– Да? – кокетливо и даже немного лукаво произнесла она, – а как же Анечка?
Я вспомнил про Анечку.
– Вы обе прекрасны! – не решившись обнаглеть до«еще не знаю», ушел я от ответственности.
– Я тебя поняла, Женька, – посерьезнела Тонечка.
Я вспомнил, как она, в свое время рассказывала, что Анечка довольно долго занималась флористикой; наверняка и Тонечка была, что называется «в теме», и никаких сомнений на счет понимания сестрами «безобидного» языка цветов у меня не осталось.
Я притянул к себе очаровательную Тонечку и поцеловал ее в уголок рта, ощутив при этом границу межу бархатом щеки и влажной точкой между сходившими губами. Это был наш условный поцелуй, обещающий согласие на самые решительные действия, и этот прием всегда сильно заводил нас обоих.
– Подожди, Женечка, подожди, – теряла самообладание моя пленница.
Я еще немного поиграл кончиком языка с Тонечкиным уголком рта и медленно выпустил ее на свободу. Тонечка быстро взглянула на меня и, с какой-то, почти незаметной деловитостью, тихо проговорила:
– Силы береги! Они тебе еще понадобятся…
Я по-доброму засмеялся, снова притянул Тонечкину головку и безобидно поцеловал в лоб.
– Нам куда, – уже спокойно спросил я. К тебе или к Анечке.
Моя славная заговорщица, немного помолчав, ответила:
– К Ане пойдем. Она немного стесняется.
– Понятно! Мой дом – моя крепость.
– Типа того.
Я вспомнил о многочисленных близких Тонечки и Анечки и, представив, как они кочуют из квартиры в квартиру, немного их пожалел. Тут я опять, в своем представлении, увидел дружное чаепитие за столом тесной кухни, конечно же, в присутствии, затесавшегося навсегда, любопытного усача Ницше. Почему-то мне стало его жаль больше остальных. Впрочем, жалким философ вовсе не выглядел. Он крутил правый ус и гаденько подмигивал, явно намекая на то, что он полностью одобряет мои намерения в отношении Тонечкинойсестры-близняшки и чтобы я был более решительным.
– Эй! Проснитесь, граф, вас ждут великие дела! – неточной цитатой от слуги знаменитого Сен-Симона вывела меня из оцепенения Тонечка Воробьева.
Усатый Ницше сделался серьезным, испуганно моргнул пару раз и растаял вместе со всеми остальными участниками чаепития.
Анечка открыла сразу, впустив сначала меня, затем сестру. Я тут же заметил, царивший в квартире порядок, которого в прошлый наш с Тонечкой раз, было гораздо меньше. Тонкий и очень приятный аромат, который я почувствовал сразу, в прихожей был очень приятен. Анечка, одетая просто, без торжественности, и, в то же время очень изысканно, сразу очаровала меня. Точная копия Тонечки, своей сестры-близняшки, она все-таки чем-то отличалась, и я никак не мог осознать – чем. Света в прихожей было мало, и это скрывало детали.
Я посмотрел в такие знакомые и совсем незнакомые глаза, светящиеся легкой улыбкой, и все-таки серьезные, и протянул розу.
Анечка взяла ее (при этом от меня не укрылось возросшее волнение), поднесла к носику, вдохнула аромат цветка, на мгновение закрыв почти Тонечкины глаза и просто сказала:
– Спасибо, Женя, – очень и очень приятно! В зеркале прихожей я на секунду поймал Тонечкин взгляд. Она не знала, что я ее вижу. У Тонечки на лице была улыбка, которая ничего другого, кроме«Вот и славно! Трам-пам-пам!» не говорила.
«Контакт установлен» – с волнительным удовольствием подумал
