почти с ходу опознал в одном из служек суздальского же лиходея, сдристнувшего оттуда год назад. Поскольку тут ни о доказательной базе, ни о следственных экспериментах понятия не имели, служку немедля «взяли в железа» и вздернули на дыбу.
Ради такого дела меня даже потащили посмотреть на процесс здешнего дознания, в подвал кремлевской башни. Мрачное помещение с двумя узенькими продухами под самым потолком, даже не для света, а скорее для вентиляции, чадные смоляные факелы и пронизывающее ощущение сырости, который не могла истребить здоровенная жаровня с углями.
Служка уже висел под потолком на вывернутых руках, а голый по пояс детина деловито раскладывал кнуты и совал калиться в жаровню клещи. Да и запашок тут был прямо как на бойне — кровь, кровушка, кровища и блевота. Не знаю, есть ли запах у страха, но он тут чувствовался отчетливо. Недоброе место.
Мне поставили раскладной стульчик, дьяк сел за стол, детина тут же поднес раскаленный штырь из жаровни и запалил три лучины, после чего все так же деловито взялся за веревки и рычаги дыбы.
— Назовись, чей будешь, — проскрипел дьяк, оглядывая кончик пера.
— Псы… — прохрипел служка, но тут же взвыл, ибо детина легонечко надавил на бревно-качалку, служившее противовесом дыбе.
И пошло-поехало, свистел кнут, подсобники таскали ведра с водой, которой отливали впавшего в беспамятство испытуемого. Дьяк с гордостью поведал, что детина может кнутом и убить с одного удара, а уж дух вышибить легко и просто.
Служка держался, пока дело не дошло до клещей. Детина даже не жег ими, всего лишь поднес раскаленный металл к голове, чтобы занялись волосы — и допрашиваемый поплыл. От запаха паленых волос меня замутило и, чтобы не проблеваться при нижестоящих, я махнул рукой и как можно более спокойно, сдерживая порыв скакать через три ступеньки, вышел наружу, где первым делом втянул в себя такой свежий и такой вкусный воздух.
Следом поднялся Волк, бросил на меня внимательный взгляд, но ничего не сказал. Из того самого продуха раздался истошный визг, я поморщился и бросил молочному брату:
— Скажи, чтоб потом ко мне с докладом.
Вечером, когда служку кинули в поруб и закрыли лаз тяжелой колодой, дьяк с чувством выполненного долга явился в думную палату с допросными листами. После угрозы пытки железом служка сдался и пошло-поехало — он действительно оказался суздальцем, а в Москву его наладила ни кто иная, как маман. Дальше сведения потекли широким потоком — к ней он попал полгода тому назад с «рекомендацией» от Василия Юрьевича, князя ранее Суздальского, а ныне Шуйского. Вот же семейка! Два месяца служка провел в Ростове и только потом явился к управителю двора Юрия Дмитриевича.
Интересное кино получается. Служку маман сосватал князь Суздальский, а она употребила далее. Интересно, зачем? Устранить конкурента любимого сыночка? Но ведь есть еще Дмитрий Юрьевич… Значит, его надо срочно упредить.
— Вот так, бояре, а вы еще дивились, зачем со стороны людишек брать, — усмехнулся я.
— Правда она себя всегда покажет, — согласно продудел в бороду Чешок.
Гонца к Шемяке отправили вслед первому, ускакавшему с вестью о смерти Юрия. Отправили не одного, а с небольшим конвоем, поскольку я настоял на том, чтобы те самые третные деньги передать наследнику сразу — сто пудов ему на войне они очень кстати будут. Еще ему отписали, что за ним закреплено место дяди в думе, что его доля в Москве временно передана под управление митрополита, чтобы он все доходы сберег. И что как только он вернется, надо приниматься за реформу третного управления.
Когда страсти малость улеглись я, наконец, принял просившегося ко мне уже третий день гостя сурожского ряда Андрея, Шихова сына. Купчина явился с подношением — сабельку дамасской работы мне, аксамитовой ткани Маше — и, самое главное, с письмом от Никулы!
По объему оно могло составить небольшую книжку, писал хартофилакс подробно, начиная с обстоятельств путешествия «с нужею дошли устья цареградскаго, тогда бывает ветер великий и валове страшнии», и продолжая наблюдениями о жизни русской колонии в Константинополе, цен на рынках, повадок заселявших Галату генуэзцев и всего прочего, непривычного взгляду.
Русских в широком смысле, то бишь из всех княжеств, включая литовские, в Царьграде хватало. На чужбине они не особо считались кто кому ратен или немирен, а предпочитали жить все вместе, в районе вокруг церкви Иоанна Предтечи у Фанарских ворот, почти на берегу Влахернской гавани Золотого Рога. Райончик ни разу не центральный, но зато дешево и все вместе. И задиристые фряги, коим одряхлевшая империя даровала права экстерриториальности, сюда не заходили, потому как где-где, а у русских выхватить в торец в любом веке было как здрасьте.
Писал хартофилакс и о смешном случае, когда некий русич заступился за девицу, обижаемую на улице сирийскими купцами и раскидал их в одиночку, уронив одного мордой в каменную мостовую, сломав другому руку, а третьего пинчищами согнав по лестнице вниз. Сам герой отделался только порезанным плащом, который ему немедленно поправило землячество, зато с той поры сирийцы на рынках очень привечали русских. Землячество вообще стояло крепко.
Главное же дело, ради чего и затевалась поездка, шло так себе — в Пандидактерион приняли только одного отрока, как писал Никула, из-за желания византийского чиновника получить слишком большую мзду. Зато остальных обучали в школах менее прославленных, причем приняли туда и нашего, и отправленного Герасимом еще из Смоленска, и сироту из землячества, под обещание Никулы забрать его с собой в Москву. Оптимизма, впрочем, Никула не терял — чиновника рано или поздно сместят, а новый может оказаться посговорчивей.
Зато хорошо пошло с набором мастеров и образованных людей, пожелавших переселиться под мою руку — много их бежало с Балкан от турок и ошивалось без дела в Константинополе. С помощью земляков Никула, молодец такой, организовал своего рода экзаменацию и брал кандидатов не по их собственным рассказам (сам себя не похвалишь — никто тебя не похвалит, ага), а по результатам испытаний или экспертных заключений.
Главным приобретением стал Кассиодор из Мореи, строитель и механик. Еще очень порадовал мастер по работе с металлами Лука Болгарин, умевший чеканить монету. Были умельцы «пансырей добрых, плинфы и стекла, осадных махин, литья бронзового и прочего», числом еще шесть человек, но Никула почему-то очень убивался, что не нашел ни единого шелкоткача.
С шелком у нас точно ничего не выгорит — откуда коконы брать, а даже если взять, то как их растить в нашей холодрыге? Да и Сицилия с Венецией этот рынок, как оказалось,
