Не понимаю, что там случилось у них в последние дни, но разве я могу принять наследство?
— Забавно, — протянула мать, растягивая губы в кривой улыбке.
Я покосилась на нее, не веря, что она собирается закатить сцену. Только не сейчас… Пожалуйста…
В немом вопросе Алекс поднял брови, но ответа от нее так и не последовало. Она лишь хмыкнула и отвернулась от него. Положила руку с пострадавшим маникюром на мои сцепленные в замок ладони у дрожащих колен.
— Это должно быть ошибка, — осторожно произнесла я, следя за своим голосом.
Мне не хотелось чтобы в нем кому-то из присутствующих почудилась радость. Господи, да меня трясет от страха и ужаса. Какая, к черту, радость! Меня же весь белый свет сожрет за такую новость.
— Нет, ошибки нет, — отрицательно покачал головой юрист. — Документ составлен правильно, скорее всего, мистер Торнхилл обращался за помощью к стороннему юристу. Все состояние теперь принадлежит вам.
— Но… Это просто бессмысленно. У мистера Торнхилла есть родной сын. Нас с ним ничего не связывает. Он явно был не в себе, когда составлял это завещание.
— Нет же, с юридической точки все оформлено правильно. Мистер Торнхилл был в здравом уме и памяти.
— Но почему?
— Об этом вам лучше знать. В завещании только сухие факты.
Юристу было неловко смотреть в глаза Алексу, дураку было понятно, что завещание было просто вопиюще скандальным. Скоро об этом заговорит вся Англия. Миллиардер оставил все свое состояние какой-то русской голодранке, с издевкой вычеркнув сына из наследства.
Какой кошмар.
А что подумают люди? Наверняка, свяжут меня с его отцом сексуальной связью. Какие еще могут быть варианты? Внебрачная дочь? Желтые газеты будут с удовольствием трепать разнообразные вбросы, от мерзких до нелепых.
— Я не хочу… — прошептала я.
На меня тут же все повернулись.
— Что? — не понял юрист.
— Я не хочу его наследство. Это… Это же просто дико. Я не знаю почему он так сделал, может быть был зол на Алекса, или что-то уже нарушалось в его мозгу… Я не знаю. Но я не могу это наследство принять! Это неправильно!
Мать смотрела на меня, выпучив глаза, но мне сейчас было не до нее. Мне вдруг стало страшно, что все юристы уйдут, не решив этот щекотливый вопрос в мою пользу, и мне придется столкнуться с действительностью и с… Алексом Торнхиллом.
Ну, конечно, его спокойствие это игра! Сейчас все выйдут, и он меня придушит!
Но ведь я не хочу это наследство! Это не мои деньги! Они не могут стать моими просто так!
— Эмм, вы вправе отказаться, но тогда все имущество отойдет государству. Других наследников нет.
— Подождите, — встряла мать. — Она не понимает, что говорит. Наверное, это от волнения. Просто на нее это все обрушилось. Дэвид был ей как отец, всегда переживал за нее, поэтому и оставил все ей. Здесь ничего шокирующего. Диана придет в себя и обязательно вступит в права наследования. Она сделает так, как этого хотел бы покойный. Выполнит его волю.
Из угла, где сидел Алекс, донесся его тихий смех. На него было жутковато смотреть. Мне казалось, что он не в себе. Еще бы. Я могу его понять.
Но он вел себя совершенно адекватно, даже, казалось, с растущим интересом наблюдал за развернувшейся сценой. Шокирован не был, а значит, завещание отца уже читал. Что происходит?
Конечно, я не думаю, что он мог бы устроить скандал при всех. Нет. Но, возможно, он будет оспаривать завещание. Только конфликта на этой почве нам не хватало. Как будто мало было в прошлом.
Когда я выходила из кабинета, мать держала меня под руку. Вцепилась намертво.
Алекс уехал вместе с юристами и Джонатаном, не попрощавшись. Насколько я поняла, решать с последним вопросы по поводу похорон завтрашним днем. Мы остались с матерью вдвоем в доме.
Она сразу скинула с себя черные шмотки, напялив, как обычно, откровенный пеньюар кричащего красного цвета.
— Черный цвет мне не идет, — беззаботно пояснила она, заметив мой неодобрительный взгляд. — К тому же, все свалили. Нет необходимости притворяться. Дэвид, конечно, меня удивил. Но знаешь, Ди, я думаю так даже лучше. В СМИ не будут трепаться обо мне и нашей любовной связи. Ты — кроткая белая овечка, бедное дитя, он всегда воспринимал тебя как дочь.
Это она, конечно, загнула. За дочь он меня никогда не считал. Эпизод из памяти, когда мы остались с ним вдвоем, тогда, лучшее тому подтверждение. Хоть об этом и вспоминать не хочется.
— Теперь все изменится! Только представь: мы с тобой богаты! Моя мечта сбылась!
Как будто она сама заработала эти миллиарды.
— Мам, это нечестно по отношению к Алексу. Это все принадлежит ему. Я не знаю о чем мистер Торнхилл думал, но это безумие. Я все отдам ему, законному наследнику.
— Ты с ума сошла?! — воскликнула она ошарашенно. — Отказываться от наследства?! Да ты хоть понимаешь какие двери перед тобой будут открыты?!
— Понимаю, и мне от этого только страшно. Это не мои деньги, мам.
— Твои! По закону твои! Не вздумай начудить! Лучше вообще с ним пока не общайся, а то начнет хитрить и юлить. Заморочит голову, и точно все ему отдашь.
Что за чушь!
— Это все его! Он родной сын! — слепая алчность матери раздражала, была неприятна.
Ни слова сочувствия, ни слезинки. Словно умерший мистер Торнхилл не был ее сожителем столько лет. Лишь бы быстрее считать деньги.
— И он ему намерено ничего не оставил! Уверена, не просто так!
— Как и тебе, смею напомнить! — повысила голос, пытаясь унять свой гнев.
Она замолчала, захлопнув густо накрашенный рот. Прищурилась, скривив губы.
— Вот значит как… Мать сразу за борт, как только деньги появились. А я для тебя все делала… Всю жизнь ради тебя положила!
— Господи, мам!
В изнеможении отвернулась от нее, наливая стакан воды. Выпила залпом, а потом повернулась к ней. Она смотрела на меня, нервно перебирая пальцами.
— Ди, родная моя, успокойся. Я понимаю, что тебе не по себе. Это такая ответственность… Но я буду рядом, я помогу…
— Ты даже не спросила как у меня дела, — горько ответила я. — Или откуда этот фингал, на который все косились. Или почему я надела закрытую одежду. Или почему у меня на костяшках пальцев ссадины.
Моя мать обескураженно хлопала ресницами, не зная что на это сказать. Спохватилась, придумывая ответ.
— Я… Я просто… Новости о Дэвиде выбили меня из колеи…
— И поэтому ты не заметила желто-фиолетовое пятно на лице родной и любимой дочери?
Мой тон был пропитан сарказмом и болью. Но болью привычной, для меня не было открытием отношение матери. Но это всегда тяжело.
