в горле. Они кошмарами являлись к нему во сне. Всё, что было с ними связано, резало его по живому. Всё шло одно за другим, и всё складывалось для него катастрофически плохо.
Первой заявила претензии секретарша Марго. При рождении родители дали ей имя Мария. В школе и дома звали попросту Маша. Но на работе в такой солидной фирме у Богатинского, где часто приходилось встречать и обслуживать иностранных гостей, такое простонародное имя ей показалось неприличным, и она представлялась Марго.
В ту самую первомайскую ночь, когда все были на верху блаженства, танцуя и веселясь на весеннем балу, секретарша делала всё для того, чтобы доставить удовольствие своему шефу. Разумеется, она делала это постоянно. Шеф не терпел отказов ни в чём. Беря её на работу секретаршей, он сразу же поставил условием не перечить ему ни в каких вопросах и быть абсолютно податливой, объясняя это тем, что он, Богатинский, человек горячий, как на работе, так и в любви, ему некогда заниматься ухаживаниями и уламываниями женского пола, любовь ему необходима для, так называемого, творческого вдохновения в бизнесе, следовательно, любовные утехи должны входить в служебные обязанности секретарши.
Маше было известно от подруг, что такие же условия ставят многие начальники. Некоторые даже не доплачивают за это, полагая, что сам факт принятия на работу девчушки, чьё достоинство лишь в её внешней привлекательности, и не более того, должен считаться ею счастьем, за которое надо расплачиваться.
Вторым условием, которое поставил Богатинский перед Марго, было то, что она не имела права даже думать о том, чтобы забеременеть от шефа, используя всякие медикаментозные средства, то есть таблетки и прочие препараты, предотвращающие всякие осложнения.
Маша строго следовала указаниям, очаровывала клиентов чудным обхождением с ними, чётко вела канцелярию, не пропуская ни одного письма, на которое надо было ответить, ни одного запланированного мероприятия, напоминая своевременно о телефонных звонках, и всегда была готова ответить шефу лаской при первом его намёке на желание получить эту ласку.
В описываемую ночь всё происходило как всегда, только страсть шефа была гораздо сильней и почти неожиданной, так как в конференц-зале гремела музыка, в офисах и в парке было полно именитых гостей, где-то танцевала с друзьями жена Богатинского, а он вдруг срочно позвал её в свой кабинет, и она, с несколько вскруженной шампанским головой, кажется, забыла что-то принять в этот момент или же это средство оказалось слабее неизвестного мощного космического влияния на организм. Во всяком случае, всего через две недели Маша или Марго уже знала, что оказалась в таком же положении, как и другие миллионы несчастных или счастливых женщин, осенённых звездою любви.
Её заявление о своём положении взбесило шефа до крайности, и он разразился такой тирадой грубых слов, которую и описывать-то неприлично, не то, что произносить. А Марго спокойным голосом ответила, что в связи с принятым в государстве положением уволить секретаршу по причине беременности он никак не сможет, следовательно, нужно принимать более мудрое решение, то есть жениться на ней, разведясь с первой женой.
– Ты дура! – заорал Богатинский. – У неё половина акций компании. А у тебя что? Это я у неё в подчинении, а не она у меня.
Злость вызывало и то, что за день до этого разговора жена Богатинского Татьяна тоже заявила о своей беременности. Она не сказала, что виновником её положения является кто-то другой, с кем она была на балу, но это было понятно обоим. Заговорить же об этом с женой, проявляя ревность, муж не решился, понимая, что Татьяна может спокойно поставить вопрос о разводе, что просто разрушит всё благополучие Богатинского. Он затаил злобу, но, молча, проглотил её слова о беременности, сказав ради того только, чтобы что-то сказать:
– Может и наша Ириша беременна?
Он думал, что сказал шутку, а потом вдруг сообразил, что в данной ситуации действительно надо проверить. Они с Татьяной вызвали дочь на серьёзный разговор. Та сначала не поняла, в чём дело, и утверждала, что, вернувшись домой в ту ночь, спокойно спала. Но когда мать, отослав мужа в другую комнату, стала задавать дочери специфические вопросы женского характера, то по невнятным ответам ещё девчонки поняла, что её необходимо отвести в женскую консультацию. В тот же день подозрения подтвердились, что в очередной раз взбесило Богатинского. Без труда он определил виновника и вызвал его на ковёр.
Услыхав новость от шефа, Адамович побелел, понимая, что пик его карьеры может смениться сразу же дном, возвращаться в которое ему никак не хотелось.
– Бес попутал, шеф. – Бормотал он. – Не думал, не гадал, да вот случилось. Ну, вы же знаете, что такое случилось со всеми. Сделаю всё, что скажете. Я ведь многое могу, вы уже убедились сами.
– И правда, – подумал Богатинский, – гнать такого умелого помощника неразумно даже из-за глупой дочери.
Тут поползли слухи о том, что для решения проблемы с первомайскими мальчиками президент собирается пойти на уступки оппозиции, увеличив существенно налоги с прибыли крупному бизнесу, а это значит и ему Богатинскому. Более того, как стало известно, в парламенте поднимают вопрос об особых вкладах, которые должны будут сделать особо богатые бизнесмены в строительство новых родильных комплексов. То есть опять же удар по сбережениям таких людей, как Богатинский.
Злость на все эти неудачные для него события возрастала с каждым днём. Он готов был рвать и метать, заявляя почти каждому:
– Назовите мне имя того, кто это сделал, и я сотру его в порошок.
И вот имя было названо. Богатинский едва не лопнул от поднявшейся в нём и заполнившей всё его нутро ненависти к этому молодому никому не известному аспирантишке, осмелившемся так решительно вмешаться в его судьбу. Он вызвал Адамовича.
– Слушай меня, Генрих, внимательно. – Начал он спокойным, но угрожающим голосом. – Ты у меня, как понимаешь в долгу. Но твоя вина, как оказалось, вызвана этим идиотским изобретателем. Он поставил меня в тяжелейшее положение. Я на грани развода с Татьяной, а это крах. – Богатинский потёр переносицу указательным пальцем, что делал в случаях крайнего волнения. – Ты успел меня узнать: я обид не прощаю. Этот изобретатель должен исчезнуть. Как, меня не интересует. У тебя ловкие руки и неглупая голова. Сумеешь – будем продолжать дружить. Может, и дочь тебе потом отдам в жёны. Надо же как-то её выручать с детьми. Не сумеешь – сам понимаешь, человек я крутой. Что думаешь по этому поводу?
– Шеф, дело, может, и не такое сложное, но денежное.
– В кредите не ограничиваю. Действуй.
Адамович предложил
