Мы соберём двадцать тысяч, тридцать и прихлопнем его, как слепня на крупе жеребца.
И он в другой раз ударил со всего маху по колену. Зло — видно было по покрасневшему лицу — подпёрло нойона под горло.
И хотя и сдерживал себя, но скрыть этого не мог.
Алтай, вовсе успокаиваясь, потёр лоб пухлой ладонью, сказал без гнева и даже без раздражения, но с досадой:
— Захотела лисица волком стать — коня за хвост поймала да зубы потеряла.
— Это кто лисица, кто конь? — качнулся к нему, вновь распаляясь, Сача-беки. — Темучин, что ли, конь, а мы, значит, лисица?
Но Алтай только взглянул на него. Ничего не ответил. Он уже пожалел, что приехал к Таргутай-Кирилтуху. Подумал так: «Говорил мне Даритай-отчегин, что не следует ехать к Таргутай-Кирилтуху, но я не послушал». А пожалел о приезде потому, что понял: Таргутай-Кирилтух и Сача-беки будут склонять нойонов родов собрать войско и ударить по Темучину. Себя они, конечно, оборонят, но Темучина только разозлят. Он уйдёт на земли кереитов и оттуда, набегами, будет громить окрайные курени тайчиутов. И подумал ещё, что и об этом говорил Даритай-отчегин.
«Ну, да ладно, — решил, не глядя ни на Сача-беки, ни на Таргутай-Кирилтуха, словно боясь, что прочтут его мысли, — отмолчусь, посижу здесь день-другой, а там вернусь к себе и обдумаю, к какому краю прибиваться».
Но так, как решил, не получилось.
К вечеру к Таргутай-Кирилтуху стали подъезжать нойоны из окрайных куреней. У коновязи к ночи стало тесно от чужих коней, а юрта нойона гудела от голосов.
Больше другого тревожило и пугало съехавшихся то, что никто толком не знал — чьи воины напали на их курени. Одни говорили, что это кереиты, другие считали — меркиты, заговорили даже о найманах и хори-туматах, которые якобы пришли от Байкала. Сача-беки закричал, перекрывая тревожный галдёж, что это Темучин. Но в это никто не хотел верить. Сача-беки прервали голоса:
— Откуда у Темучина столько воинов?
— Когда и где он их собрал?
И кто-то в наступившей внезапно тишине без крика спросил:
— А видел ли кто-нибудь Темучина?
Собравшиеся в юрте обратили взоры к Сача-беки. Тот неловко повернулся к Таргутай-Кирилтуху, посмотрел на Алтана и ткнул в него пальцем:
— Он сказал. Нукер от него прискакал в курень, передал, что Темучин напал.
Теперь взоры обратились к нойону Алтану. Тот поёрзал на месте, выдавил сквозь зубы:
— Даритай-отчегин видел Темучина, — мазнул взглядом по лицам, — он говорил...
И тут увидели всё, что Даритай-отчегина в юрте Таргутай-Кирилтуха нет.
И многие задумались: «Где же он?» И нехорошо в душах стало.
17
Темучин был уверен, что нойоны родов соберутся у Таргутай-Кирилтуха и начнут с лая, обвиняя друг друга. Но знал: сколько бы ни было пустого крика в юрте Таргутай-Кирилтуха, а нойоны договорятся объединить силы и пойти в угон за его отрядом.
Другого решения у них не было и быть не могло.
Темучин позвал Джелме и Субэдея к костру. Отпустил нукеров. Костёр Темучин разжёг сам чуть в стороне от костров воинов. Каждую ночь он велел разжигать как можно больше костров, с тем чтобы даже случайный человек, увидев в ночи разлив огней, сказал: «О-о-о... Большое войско стало...» И другим бы передал: «В степи объявилось множество воинов. Я видел стоянку. Огней было как песку в Ононе».
Субэдей пришёл первым. Сел, молча протянул к пылающим углям большие тяжёлые ладони. Молчал и Темучин, ждал, пока подойдёт Джелме. Но нет-нет, а взглядывал на горбившегося у огня Субэдея. Однако лицо того, как всегда хмурое и замкнутое, ничего ему не говорило. На нём не было видно ни волнения, ни вопроса.
«Он как из железа, — подумал Темучин и улыбнулся, — храбр, силён, упорен — такой мне и нужен».
Субэдей улыбки не заметил, а если и заметил, то не ответил на неё.
Из темноты вынырнул Джелме. В свете костра блеснули его кипенной белизны зубы. В руках у Джелме был таз.
— Барана зажарили, — сказал, — я принёс вам мяса.
Протянул Темучину сладко пахнущую дымком баранью лопатку. Капля прозрачного жира, сверкнув в пламени, как роса на траве, сорвалась на угли, пыхнула голубым огоньком.
Джелме протянул мясо и Субэдею. Тот молча принял, оглядел и впился в кусок зубами. Темучин достал из-за пояса нож и, срезая малые куски и неторопясь отправляя в рот, заговорил о Таргутай-Кирилтухе. Сказал о том, что думает о разговоре, который будет у того в юрте с нойонами. О непременной ругани.
Джелме, с хрустом обгрызая кость крепкими зубами, фыркнул:
— Это точно. Крик поднимут на весь курень.
— Да, — подтвердил Темучин, — крик будет...
Отложил баранью лопатку и сказал набравшим крепость голосом:
— Но договорятся они и пойдут за нами в угон.
Тут и Субэдей отложил недоеденное мясо. Поднял холодные глаза на Темучина. Только Джелме как ни в чём не бывало продолжал с хрустом грызть свою кость.
— Я думаю, надо уходить, — сказал Темучин, — не бежать, как стадо трусливых сайгаков от стаи волков, но уходить обдуманно и следы оставить приметные.
Он был убеждён, что медлительным нойонам потребуется с десяток дней, прежде чем они выступят в поход, и решил напугать их даже своим уходом из улуса. Как сделать это, он и рассказал сыновьям Джарчиудая.
Выслушав его, Джелме засмеялся, догрыз кость и, бросив в костёр, сказал:
— У них глаза полезут на лоб, а половина разбежится, прежде чем они догонят нас.
Субэдей с неодобрением посмотрел на него, пробурчал под нос:
— Хорошо бы так...
Однако предложенное Темучином, видно было по оживившимся глазам, одобрил.
С рассветом отряд Темучина собрался и выступил в степь ещё по мокрой траве. Ветер дул с востока, над степью заходил дождь, но это радовало Темучина. И роса и дождь были помощниками в задуманной хитрости.
Сотню Темучин построил в три ряда, следовавшие друг за другом, и приказал, соблюдая такой строй, идти неторопкой пробежкой. Это было ново для воинов, необычно, но приказ был выполнен. Так они шли с час. И вдруг Темучин, скакавший сбоку необычных рядов, натянул поводья жеребца. С коней приказал не сходить и, оставив во главе сотни Джелме, поскакал с Субэдеем назад, к месту недавней стоянки.
То, что он задумал, удалось вполне.
Когда они прискакали к потушенным, растоптанным кострам, чёрными пятнами выделявшимися среди ковылей, и обратились лицами к только что
