Зашьют в госпитале. Чего же добро портить?
Она пришпилила рукав, чтобы он не болтался, к боку гимнастерки.
— Вася! Вася-кукурузник! — закричал Белоконь, перебегая к ним. Он кричал так радостно, как будто кукурузник мог их всех вывезти отсюда, как будто кукурузник за этим и летел. — Кукурузник! Ай да ну!
«У-2» (по тому, что обе плоскости у него были одинаковы, Ардатов определил, что это У-2, а не Р-5), подлетал к ним с левого фланга. Летчик то снижал самолет, то задирал его в горку, то опять снижал, причем, все время бросая его из стороны в сторону, и поэтому У-2 как будто плыл по штормовому морю.
Немцы стреляли по самолету, но летчик не набирал большой высоты, и Ардатов, определив, что У-2 пройдет над ними, скомандовал:
— Махать! Махать самолету! Подсумки вверх! Пустые подсумки вверх! Открыть подсумки! Показывать! Кричать: «Патроны, патроны!»
Когда У-2 прошел над ними, они, размахивая открытыми подсумками, тыкая в подсумки пальцами, орали что есть сил «Патроны! Патроны! Патроны!», и Ардатов заметил, что летнаб[8], перегнувшись за борт кабины, кивнул им, как бы говоря: «Понял», «Понял — нет патронов».
У-2, заложив вираж, сделал круг над танками, за которыми они прятались, над убитыми немцами, прошел еще раз вдоль траншеи, и летнаб опять покивал головой и швырнул горсть патронов, как бы подтверждая, что он точно знает их нужду. Эти патроны он, наверное, выдернул из ленты к пулемету, который торчал над ним, как палка, на поблескивающей турели.
Летнаба, когда он был против Ардатова, отделяли какие-то метров двадцать, Ардатов даже различил очки на его лице, парашютные лямки на плечах, как трепещут на ветру ремешки незастегнутого шлема, и Ардатов, крича по инерции «Патроны!», тыкая пальцем в пустой вздернутый над головой подсумок, позавидовал летнабу, который через несколько минут должен был быть у своих: сесть на свой аэродром, подкатить к таким же краснозвездным легким самолетикам, слезть к механикам и мотористам, пойти доложить командиру. Потом летнаб и летчик могли поесть что-то, передохнуть, покурить спокойно, все время находясь среди своих, в своей, человеческой жизни. А он, Ардатов, ничего этого не мог — он должен был стоять тут насмерть, удерживая немцев. Но он подумал, что он со своими людьми загораживает от немцев эту — человеческую! — жизнь, и ему стало чуть-чуть легче.
«Давайте, летите! — мысленно сказал он летчикам. — Счастливо вам, ребята».
— Дальше, голубчик? Что восемьдесят седьмая? Что Казанцев?
Летнаб, заглядывая то в свой планшет, то в блокнот с записями, продолжал:
— Казанцев докладывает, что когда они выдвигались к Дону, оба полка попали под бомбежку. Немцы сделали по ним полторы тысячи самолетовылетов. Но хотя потери в людях были незначительны — личный состав укрывался в балках и оврагах, — восемьдесят седьмая потеряла всю матчасть, весь артполк и очень много лошадей. Основные потери вчера — в результате атак танков и мотопехоты противника. С линии хуторов Бабурыкин — Власовка, — летнаб подождал, пока Нечаев взглядом нашел эту линию на своей карте, — отходят к Питомнику. Совместно с Орджоникидзевским училищем. Петров ранен. Командование принял Чернышев. В семьдесят девятом полку — потери до сорока процентов.
— Та-а-а-к, голубчик, — протянул Нечаев, делая пометки на карте. — Садились?
— Два раза, — признался летнаб. — Степь ведь. Сесть есть где. Что одно визуальное наблюдение, товарищ полковник, — добавил летнаб, как бы оправдываясь за то, что они с пилотом садились и тем самым из двигающейся воздушной цели превращались в неподвижную земную. — Точных цифр, других данных, с воздуха не получишь. А тут — только сели у дороги, и, пожалуйста, сам Чернышев.
— Отчаянные вы головы! — сказал ему на это Нечаев. — Еще что?
— Еще… У Малой Россошки, километр на северо-восток, какая-то группа ведет бой на высоте 77,3. Группа до роты, точней — до полуроты, — поправился летнаб. — Траншея. Перед ней четыре подбитых танка, много убитых немцев. Кто, какая задача — неизвестно. Нуждаются в боеприпасах — показывали пустые подсумки. Надо бы помочь как-то…
Нечаев нашел среди листков копию донесения начальника политотдела 87-й стрелковой дивизии, в котором говорилось, что в районе Малой Россошки 33 красноармейца во главе с младшим лейтенантом Г. Стрелковым и младшим политруком Е. Ефтивеевым остановили атаку 70 танков, 27 сожгли и подбили, уничтожили до 150 человек противника и отошли.
«Нет, это не они, то было вчера, — сообразил Нечаев. — Но такие же. — Он почему-то вспомнил об Ардатове. — Где он? Что с ним?»
Но летнаб, закрыв планшет, перебил его мысли:
— Разрешите быть свободным?
— Да. Этим, у Россошки, надо подбросить патронов. Доложите командиру, что это — приказ. Килограммов двести поднимете?
Летнаб смущенно переступил с ноги на ногу.
— Уже сделано, товарищ генерал. Пока я добирался к вам, пилот слетал. С летнабом с подбитой машины. Мы договорились.
— Спасибо, голубчик. — Нечаев подал летнабу руку. — Свободны.
От двери летнаб пояснил:
— Я не знаю насчет килограммов, сколько будет, но они должны были взять столько ящиков, сколько вместится в кабину.
Созвонившись с командиром полка штурмовиков, рассказав ему об обороняющихся на высоте 77,3, Нечаев не дал ему возразить, зная, что возражений у командира полка могло быть тысячу, и попросил, убеждая:
— Если мы и сегодня удержим Малую и Большую Россошки, мы выиграем там ночь. И без потерь выдвинем к ним все. Если отдадим Россошки, завтра днем придется развернуться восточнее. Сумеет авиация прикрыть завтра это развертывание? — Не дожидаясь ответа, который был явно отрицательный, Нечаев продолжал. — День еще долог. Они сожгли несколько танков, отбивают мотопехоту. Их обязательно надо поддержать. Если ты им поможешь, они, вероятно, удержат этот рубеж.
Вновь опережая командира полка, говоря почти за него, Нечаев закончил:
— Я знаю, что все брошено против их четырнадцатого корпуса. И все-таки подумай. Вот все, что я прошу. Эти, что рвутся к Россошкам, это, видимо, резервы для четырнадцатого, он нацелен на центр города, а из Россошки к Сталинграду не одна, а даже две дороги.
На той стороне провода не сразу, не вдруг, ответил командир полка штурмовиков: «Подумаю. Обещаю — подумаю», — но Нечаев большего просить не мог — 14-й танковый корпус немцев в районе Вертячего прорвался и вышел к Волге на линии Лотошинка — Рынок, разрезав оборону надвое. Минуту помедлив, чтобы сделать глоток остывшего кофе, закурить новую папиросу, Нечаев подумал, что поляки и французы были в Москве, а Россия выстояла. Выстояла же… Но он представил себе, как черпают котелками и флягами солдаты 14-го немецкого корпуса воду из Волги, как их фотографируют и снимают для кино, как эти солдаты улыбаются, как такие фотографии и кинокадры в
