обязательно подыхать, Гор. Твоя жизнь большинству будет полезнее, чем смерть, на пути к невозможному.
- А я и не собираюсь подыхать! - с вызовом сказал Гор.
- Но ты сдохнешь. Сдохнешь, как шелудивый п-пес! – выдохнула тварь и засмеялась удачной шутке. – Если, конечно, не сойдешь с пути, не похоронишь свои глупые идеи. Поверь, кого-то из вас придется похоронить.
Гор ответил молчанием. Удушливый страх, поразивший его в первые минуты, благоразумно отошел в сторонку, уступая место гневу. Сунув руки в карманы, Гор качнулся с пятки на носок, щедро одаривая презрением тупую звериную морду. О, эта шавка не знает…
- Я знаю, мальчик, знаю! - пролаял ротвейлер. – Иначе бы я не пришел к тебе. Твоя затея – чушь! Твои секреты – дрянь! Твои козыри – мелочь! У тебя ничего нет против настоящей силы, и поэтому я сожру тебя, Гор!
Голос твари переменился, стал живее, человечнее, и Гор узнал его. Из черных звериных глаз на него глядел культист Вендиго, безымянный попутчик.
- Город сожрет тебя. Может быть даже, - сладострастно прохрипел он, - может быть даже моими зубами. Помнишь, щенок, я обещал тебе?! Вот к чему ведет необдуманное упрямство.
Ротвейлер подался вперед, и громко каркнул Гору в лицо. От испуга Гор действовал быстро и наверняка. Правая рука выскочила из кармана, и воткнула твари под нижнюю челюсть что-то острое, черное. Пес взвыл на разные голоса, так громко, что заболели уши. В могучем реве слились человеческие вопли, клекот хищных птиц, крысиный писк, и шелест змеиного языка, а за всем этим слышался хохот. Издевательский, злой, он продирал до костей, но Гор все сильнее проворачивал оружие в ране, чувствуя, что смеется тварь через боль.
Наконец блестящие глаза пса подернулись пленкой и погасли. Задние лапы подогнулись, и туша, соскользнув с кулака Гора, мягко опустилась на пол. В залитой кровью руке осыпался прахом трофейный амулет – изогнутый медвежий коготь.
- Кажется, это твое, дерьма ты кусок! – выругался Гор.
Как зачарованный смотрел он, как исчезает такой материальный, такой настоящий предмет. Когда на ладони осталась только горстка серого пепла, Гор взглянул на пол, и остолбенел. Мертвого пса не было. Не было и крови на ладони. Гор вдруг отчетливо вспомнил, что у Влада не было домашних питомцев. Он вспомнил это и…
***
Резкий запах табачного дыма привел Гора в чувство. Утопая в диване, он лежал лицом вверх, мокрый от пота, дрожащий и жалкий. Мать сидела на подлокотнике, неловко затягиваясь сигаретой. Гор впервые видел ее курящей, но удивляться чему бы то ни было, сил уже не осталось. За окном занимался рассвет. Пепельница в руке матери топорщилась лесом окурков, значит, времени прошло немало.
- Вот так, Егорка… Да, так все и было… - мать покачала головой, глубоко затянулась. – Сколько себя помню, я была ищущей. Еще до того, как Юнксу меня подобрал, практиковалась, по книжкам училась – столько ерунды перелопатила, не представляешь! Рерих, Блаватская, Зеботендорф – весь этот детский сад... Нет никакой Шамбалы, и не было никогда. Нет никакой Ультима Туле. Есть Боград.
Она говорила так, словно они прервались на минутку, налить чаю, и вновь взялись за обсуждаемую тему. Прошлое выглядывало из материнских глаз, страшное и эпичное прошлое. Гор даже где-то восхищался ею, самым краем сознания, но все же не понимал, как может она говорить так спокойно, так невинно, после всего того, что сделала с ним.
Штормило изрядно, но Гор нашел в себе силы подняться. Пальцы тряслись, губы дрожали, нервно дергалось левое веко. Вроде бы ничего не болело, и в то же время болело все, до самой крохотной косточки. Гор чувствовал себя вывернутым наизнанку. Он даже представить себе не мог, что бывает такое опустошение, такое разочарование и такая боль. Гор доковылял до столика, схватил кружку с остывшим чаем и жадно выпил остатки. На мать старался не смотреть, но от ее ностальгически-плавного голоса было не спрятаться.
- … в Бограде, все пошло наперекосяк почему? Из-за самоуверенности! Мы вели себя, как ты сейчас. Да, черт возьми, по большей части мы ведь и были-то лишь чуточку старше тебя! Дети с амбициями! А Юнксу… он просто заигрался в мудрого Учителя, на том и погорел. До прорыва нам казалось, что наш корабль вошел в океан магии! А на самом деле мы плескались в озере, даже не слишком глубоком. Сложно опознать океан, если ни разу его не видел.
Стеклянная столешница приятно холодила ладони. Закрыв глаза, Гор уперся в нее руками и сжал зубы. Желудок бунтовал, подпрыгивал, как на русских горках, норовя избавиться от чая. С мозгом происходило нечто подобное. Хотелось выблевать отравляющие знания, снова стать подростком, с простой жизнью и простыми проблемами. Хотелось пустой и ясной головы, но Гор понимал, все новые воспоминания, свои, чужие, теперь часть его, и от этого не деться никуда.
Когда тошнота отступила, Гор, шатаясь, поплелся в прихожую. Мать пошла за ним, глядя с интересом и не выпуская пепельницу из рук. Дымя в потолок, она снисходительно наблюдала, как сын, слепо тычась в рукава, натягивает куртку. Раз потянулась было помочь с молнией, но Гор отшатнулся так, что врезался в занавешенное зеркало. Мать философски пожала плечами, и больше с помощью не приставала. Гор кое-как застегнулся на липучки, набросил капюшон, и вывалился за дверь.
- Тоже верно, - глубокомысленно заметила мать. – Иди, проветрись. Как все уложится в голове, встанет на места, возвращайся. Пирамида, конечно, подождет, но хотелось бы уже закончить наше дело…
В молчании Гор вышел в подъезд, спустился в лифте на первый этаж. Прошел мимо улыбчивой полноватой консьержки к стеклянной двери, на выход. Колокольчик на доводчике позвенел ему в спину. Только на улице, окунаясь в гул мегаполиса, он вспомнил, что все это уже было. Он уже уходил от матери, и ни к чему хорошему это не привело.
***
К полудню распогодилось. Гор уже порядком замерз, бесцельно шатаясь по Бограду, но под напором весеннего солнца куртку все же расстегнул. Вопреки словам матери, в голове не проветрилось, все стало лишь хуже и беспросветнее. Гор ощущал себя мелкой рыбешкой посреди штормящего океана. Он пытался нырнуть на глубину, уйти в ил, стать илом, но настырные волны, раз за разом, выбрасывали его на поверхность.
Гор подышал на озябшие пальцы, огляделся – хотелось согреться. Обычного теплого помещения. В человеческом тепле он, за минувшие дни, разочаровался полностью. Через пару
