хочу, чтобы ты понемногу привыкал к мысли, что тебе придется провести здесь некоторое время. Суд может состояться через год или даже позже, и до тех пор тебя вполне могут продержать в тюрьме. Понимаю, как трудно с этим смириться, но ты должен постараться. Только так мы сможем работать слаженно и двигаться вперед. Знаю – это нелегко.
Том положил руки на стол перед собой; спокойствие, подобие которого ему вернул сон, стремительно его покидало. От голоса Фаббри, доносившегося с той стороны стекла, вдруг пахнуло холодом. Ощущение спокойствия как будто вытекло из мозга и поползло по телу куда-то вниз, образовав под подошвами лужу и явно вознамерившись сбежать из тюрьмы, бросив его здесь. У него вдруг замерзли и затряслись руки; пальцев ног он вообще не чувствовал, словно они заледенели; одновременно его охватил жар.
– Как идут поиски? – отрывисто спросил он.
– Прошу прощения?
– Мои сестры – их нашли? Нашли хоть какие-то следы Джулии и Робин? – В голосе Тома сквозило отчаяние.
– Мне очень жаль, Том, – покачал головой Фаббри.
– Просто… – выдавил Том, заранее краснея от того, что будет выглядеть законченным эгоистом. – Просто если бы их нашли… Если бы хоть одна из них выжила, она бы им рассказала, и мне… – Он закрыл лицо руками. – О господи… – пробормотал он, чувствуя, как по щекам катятся первые за тот день слезы.
Тинк и Кэти хотели пойти к Джинне и отказывались понимать, почему их туда не пускают. Они не понимали также, почему так накалилась обстановка в семье, после того как против Тома выдвинули обвинение в убийстве Джулии и Робин. Джин и Кэй были единодушны в том, что их дочерям нечего делать в доме Джинны: из-за Рика и других родственников, которые недостаточно хорошо знали Тома, чтобы с недоверием отнестись к заявлениям полиции. В этой сложной ситуации Джин и Кэй решили не навязываться Джинне – ради ее же спокойствия. Зато в дом на Фэйр-Эйкрес-Роуд зачастили, сменяя друг друга, многочисленные дядюшки, тетушки и двоюродные братья и сестры.
Тинк и Кэти их регулярные, но краткие визиты мало утешали. Им хотелось быть рядом с Джейми и Джинной, особенно, когда девушек все же найдут. Надежда на это еще оставалась, тем более что дни стояли теплые и солнечные. На один из местных телеканалов позвонил неизвестный и сообщил, что видел посреди реки, чуть южнее моста Чейн-оф-Рокс, на острове Мозентайн, двух девушек. Полицейские сразу сказали родным, что радоваться рано: будь эти сведения надежными, они получили бы их раньше прессы. Но вся семья жила одной надеждой, и этот слух взволновал каждого. В то утро многие обитатели обоих домов разошлись по углам, встали на колени и, сложив руки, истово молились, чтобы слух оказался правдой.
Время тянулось медленно, словно липкий густой сироп. Родственники курсировали из дома в дом, обменивались какими-то репликами, но, по сути, не видели и не слышали друг друга. Все просто ждали. С Петит-Драйв – на Фэйр-Эйкрес-Роуд и обратно. От колоды карт на журнальном столике – до ванной, чтобы в очередной раз расстаться с содержимым желудка, и обратно. От Нинтендо – к часовым выпускам новостей и обратно.
И каждый старался не замечать отсутствия двух громких живых голосов – тех, что раньше смеялись, шутили, убеждали и порицали, отчего мир вокруг становился чище и правильнее.
На другом конце города, в главном управлении полиции, Нельс Мосс сидел, закинув ногу на ногу, и просматривал лежавшую перед ним папку с документами. Несмотря на седые волосы и зажатую в углу рта трубку, Мосс выглядел моложе своих сорока восьми лет. Хорошая физическая форма, аккуратно подстриженные борода и усы – он больше напоминал академика, чем прокурора, и пользовался безупречной репутацией. Ассоциация адвокатов Миссури считала Мосса талантливым юристом, придерживающимся строгих моральных принципов. В полицейском отделении Сент-Луиса его безмерно уважали и наградили прозвищем Босс Мосс. Сержант Николс и детектив Ричард Тревор молча сидели по другую сторону стола и ждали, что он скажет. Они не сомневались, что ордер он выпишет, но знали, что торопить этого человека не стоит.
– Ну хорошо, что конкретно у вас на него есть? – спросил наконец Мосс, глядя в глаза Николсу.
– Э-э… – начал тот. – Строго говоря, улик у нас пока нет, но есть признание.
– Что ж, этого вполне достаточно, – произнес Мосс. – Письменное или видеозапись?
– Э-э, вообще-то нет. Ни того, ни другого.
– Значит, есть аудиозапись, – подсказал Мосс.
Николс покачал головой и посмотрел на насупленного Тревора:
– Э-э-э… Не совсем так.
– Это значит, что признания у вас нет, – резко сказал Мосс. – Что точно он сказал?
– Ну… – Вспоминая разговор с Томом, в результате которого тот «признался», Николс понурил голову, как провинившийся школьник. – Он сказал: «Если вы считаете, что это сделал я, то на здоровье – это был я».
Мосс сидел, крепко сцепив на столе руки. Дослушав Николса, он захлопнул папку, оттолкнул ее от себя и встал, собираясь уходить.
– У вас нет улик, – сказал он. – Нет признательных показаний, нет тел, нет свидетелей… У вас нет ничего. Отпускайте парня. И бросьте все силы на поиск пропавших девушек. Вернетесь, когда у вас будет хоть что-то, с чем можно работать.
* * *
Красная бандана Джулии все еще была повязана на правом запястье Тинк. Она полулежала в глубоком дедушкином кресле и слушала на плеере Саймона и Гарфанкела, стараясь избавиться от чувства зияющей пустоты. В наушниках заиграла Bridge over Troubled Water[3] – что за злая ирония судьбы! – и Тинк потянулась ее выключить, но тут зазвонил телефон. Весь дом замер, и стало ясно, что до этого в нем бурлила жизнь. Казалось, даже птицы на деревьях за окном захлопнули клювы и затаили дыхание; остановились на ходу колеса детских велосипедов; зависли в воздухе капли воды из автоматической поливалки по соседству. Весь мир замер.
Тинк перевалилась через подлокотник кресла и помчалась к телефону, но обнаружила, что отец ее опередил – он уже держал возле уха трубку. Стояла оглушительная тишина. Губы отца шевелились, но Тинк не слышала ни звука. Кэти и Кэй тоже прибежали на звонок и остановились рядом, вцепившись друг в друга. Молитвы, возносимые в тот момент на кухне, были, наверное, самыми торопливыми, самыми искренними и самыми пламенными из всех, что когда-либо достигали небес.
Первым звуком, нарушившим сгустившуюся тишину, стал стук опущенной на аппарат трубки. Лицо Джина приобрело не поддающееся пониманию выражение. Он побледнел и выглядел испуганным и ошеломленным.
– Его выпускают! – наконец крикнул он, давая волю слезам радости и облегчения. Он потряс головой, словно не веря собственным словам. – Его отпускают. Прокурор рассмотрел запрос на ордер и сказал, что у
